Галина Романова - Пока смерть не разлучит нас

Хотя думать так грешно. Не может быть самоубийство заурядным. Это страшно, трагично и неправильно. Это какой силой воли надо обладать, чтобы на это решиться.

Фомину всегда казалось, да что там казалось, он уверен был, что на такое способны лишь люди сильные. Вот и Синицын этот, видимо, очень силен духом был, раз решился на такой отчаянный шаг. Понял, что проиграл, и…

– Этого не может быть в принципе, – вдруг обронила Елена.

Она уже давно отошла к окну и стояла там, постукивая по подоконнику длинными ноготками. И думала о чем-то. Они все задумались, замолчав. Может, все об одном думали, может, каждый о своем. Но когда она сделала это заявление, всем тут же стало понятно, о чем она думала.

– Почему? – одновременно спросили Фомин с Грибовым.

– А потому! – Она повернулась к ним лицом и посмотрела поочередно на каждого. – Чаусов убит, так? Так! Почему? Потому что свидетель! Сизых убит следом за ним, так? Так! Почему? Потому что тоже свидетель. Чему они были свидетелями, эти двое?

– Хочешь сказать, что Чаусов видел… Видел…

У Грибова давно вертелось на языке, но он остерегался первым произнести это вслух. Ленка тут же начнет подсмеиваться, Фомин рожи понимающие корчить.

– Он видел возможных убийц Синицына, – произнесла Елена с нажимом, она не боялась неловких ситуаций. – Вот смотрите, что получается…

Ну что ты будешь делать, а! Только они настроились на нужную волну, углядев таки свет в конце тоннеля, как в кабинет народ попер толпами.

Сначала заместитель начальника по кадрам зашел будто бы по делу. Дела никакого на поверку не оказалось, а пряники почти все унес. Потом секретарша припорхала с важным типа сообщением. Но все же понимали, что сообщение ее – предлог. А нужен ей был Фомин, в чью сторону она второй год безуспешно стреляла глазами. Только рассредоточились все по своим местам, как снова стук в дверь.

– Да! – заорали они втроем, не сговариваясь.

– Позволите?

Кто, вы думали, пожаловал? Бобров Николай Алексеевич собственной персоной. Что сегодня-то ему понадобилось?! В чем сегодня каяться решил?

– Добрый день, – вежливо поприветствовал он всех и поочередно пожал им руки, даже Елене. – Анатолий Анатольевич, я, собственно, к вам.

То, что Бобров явился именно к нему, Грибова насторожило. Да и расстроенным неожиданный визитер выглядел чрезвычайно. Бледные щеки, узел галстучный едва не на пупке мотается, на пиджаке пятно. Может, жена его после всех его публичных признаний наладила, а? Перед милицией сдерживалась, а дома…

– Как супруга? – осторожно поинтересовался Грибов, когда Бобров присел на предложенный стул.

– Что? Супруга? Да все в порядке. С ней-то что может случиться?!

Грибов вдруг почему-то испугался.

– А с кем тогда? – тут же выпалил он, почуяв холодок в желудке, а когда так холодило, он знал – жди гадостей.

– Она пропала! – прошептал, едва шевеля посиневшими губами, Бобров. – Ее нигде нет! Она пропала!!!

– Кто?!

Это они снова втроем. И повскакивали все со своих мест, обступили. Нависли над Бобровым, как над мешком с подарками.

– Кто пропал?! – Не церемонясь, Грибов тряхнул Боброва за плечо. – Ну! Живее!!!

– Вика пропала! – опять шепотом, но чуть смелее заявил Бобров и посмотрел каждому в глаза с мольбой. – Ее нигде нет!

– Как это – нигде! – фыркнула Елена с раздражением.

Но Грибов понял, что это она специально сердитость и раздражение разыгрывает, чтобы и самой не перепугаться и чтобы Боброва немного в чувство привести. Даже нашлась – воды ему налила, заставила выпить и галстуком с его позволения подбородок ему утерла.

– Нигде – это где? Где вы ее искали? Вы ее искали? – засыпала она вопросами Боброва.

Грибов говорить не мог пока. Все померкло перед глазами, будто кто окно фанерным листом снаружи закрыл. И он даже скосил глаза влево, чтобы удостовериться, что вместо окна черная дыра теперь зияет, оттого и в кабинете темнота.

Но ни фига, окно на месте было. Свет пускай и сизый, но сочился из него. И ветки тополиные по-прежнему отбивали бешеную чечетку по подоконнику. И дождевые капли продолжали ползти вниз по стеклу. Все как было десять, пять минут назад.

– Она не пришла на работу, – начал перечислять Бобров, задыхаясь от волнения. – Мобильный отключен. Домашний не отвечает. Я не выдержал, послал охрану к ней домой. Они молотили в дверь, бесполезно! Никто, никто не знает, где она! И даже предположить не могут, где она может быть!!!

– Послушайте… – перебил его Грибов, боясь даже думать о самом страшном, кощунственно так думать было.

То, самое страшное, могло случиться с ее мужем. С ее добровольным телохранителем. Пускай даже с соседом могло это случиться. Но только не с ней!!! Она не могла!.. Только не с ней, господи!

Про удушливую волну, перехватывающую дух, Грибов много слышал и много читал, но никогда не ощущал ее пагубного воздействия на себе. Он думал, что у человека в таком состоянии ноги делаются ватными, мысли безвольными, он плохо слышит, не реагирует ни на что.

А с ним все случилось по-другому. Все как-то наоборот. Сначала, он помнил, будто свет кто за окном выключил. Потом Бобров говорил что-то глупое и нечленораздельное, про кого? Про Вику, да! Затем – Грибов тоже помнил это отчетливо – Бобров пару раз повторил про то, что она пропала, что с ней случилась беда и что ее похитили, а возможно, убили, как Чаусова Ивана. И вот тут-то Грибова и накрыло той самой удушливой волной, о которой он много слышал, но никогда не испытывал на себе.

Ощущение было такое, словно его кто-то сначала ударил по затылку, потом под коленки, следом под дых, но силы его от этого почему-то только крепли. Он вдруг увидел свои руки, цепляющиеся за узел галстука Боброва и тянущие этот самый узел кверху, до ненавистного кадыка. Услыхал свой голос, очень громкий! В дежурной части, наверное, на первом этаже было слышно, как он орал Боброву:

– Если я узнаю, что у тебя на вчерашний вечер и всю ночь не было алиби!.. Если я только узнаю, что у тебя его не было, паскуда!.. Я зарою тебя, понял?! Я плевать хотел на все твое бабло, на которое ты можешь купить лучших в мире адвокатов!!! Я засажу тебя, падла, на всю жизнь!!! А если откупишься, то я тебя сам… Этими вот руками…

Когда на голову ему полилась холодная вода из графина, он почти выдохся. У него не осталось сил на то, чтобы орать. И ноги сделались ватными – все, как описывали, и мысли безвольными, и ничего внутри его не осталось, кроме страха. Он такой громадной колючкой впился в его легкие, сердце, желудок, что, если бы не вода из графина, которую ему на голову вылила Елена, он бы точно упал от болезненного колотья во всем теле.

– Аля!!! – простонал Грибов, падая на свой стул. – Аля, мы же там были с тобой! Мы все время были рядом с ней, понимаешь!!! До самого утра! Почему? Почему мы с тобой ничего не видели?