Галина Беломестнова - Лишь только смерть разлучит нас [СИ]

Александра стояла у покрытого морозным узором окна, вглядываясь в тёмноту ночи. В эти холодные ноябрьские дни уходящего года тревога не оставляла её.

Уже давно закончился семейный ужин, и гувернантки уложили детей спать, а Никиты до сих пор нет. Заметив, как зябко ежится невестка от дувшего от окна сквозняка, Екатерина Федоровна тихо подошла и накинула ей на плечи свою персидскую шаль.

— Александрин, ты совсем себя не бережёшь! — укорила она. — Пошли к огню, я велела горничной принести нам горячий чай с лимоном.

Зная, что спорить со свекровью напрасно, Саша покорно последовала за ней. Они устроились в креслах напротив камина, в котором жарко пылал огонь. Горничная поставила на маленький круглый столик поднос с чашками чая, сахарницей и тарелочкой с тонко нарезанными дольками лимона.

— Маменька! Никита Михайлович последние месяцы поздно возвращается, стал каким-то взволнованным, скрытным, подолгу просиживает в кабинете, жжет разные бумаги, мне входить туда не разрешает. Вот и сегодня уже поздно, а его до сих пор нет, — пожаловалась Саша, отпивая мелкими глотками горячий напиток.

— Александра! Никита человек военный, офицер Генерального штаба, на службе у самого Государя Императора! Ты должна это понимать! Мне сегодня доктор снова выговаривал про тебя: «Александра Григорьевна вовсе меня не слушает. В её положении она должна рано ложиться, принимать предписанные лекарства, а не ждать до полуночи возвращения мужа!».

— Екатерина Фёдоровна, я всё понимаю! — взволнованно возразила Саша, прижав руки к груди. — Но тревожится душа моя от того, что завелись у моего обожаемого Никитушки какие-то тайны от меня. Не сердечные, страшные, камнем, легшие ему на душу. Я же слышу, как мешают они ему спать по ночам! Но сколько я не пыталась, дознаться о них — ничего не смогла.

— Завтра я с ним поговорю, — пообещала свекровь. — Это не дело беременную жену всякими тайнами тревожить! А ты, душа моя, иди спать. Третьего ребёнка под сердцем носишь, а всё как дитя малое. Пошли, я провожу тебя до спальни, — позвала Екатерина Федоровна, заботливо помогая Саше подняться из кресла.

На завтра, с утра, мать подступилась к Никите с расспросами. Но он, нежно обняв, и поцеловав матушку, отнекивался, говорил, что всё это им придумалось, ничего такого нет, просто по службе много занят.

— Ох уж эти вечные ваши «дамские страхи», поменьше романы француза Жака Казота надо читать! — улыбаясь, советовал он.

В полдень в особняк Муравьёвых приехал Чернышёв Захар Григорьевич — брат Александры. В ответ на встревоженные расспросы женщин, тот и вовсе рассмеялся, перевел всё в шутку. Прощаясь с сестрой в прихожей, сказал:

— Беспокоит меня здоровье батюшки, никак он не может оправиться от удара. Не мешало бы вам Александрин съездить с Никитой и детьми на рождественские праздники в усадьбу, повидать отца. Да и матушка очень тебя об этом просила.

От горькой вести глаза Александры Григорьевны наполнились слезами. Назавтра, по просьбе жены, Никита Михайлович распорядился насчет укладки вещей в дорогу. Через два дня семья Муравьёвых отправилась в родовое имение графа Чернышева — село Тагино, Орловской губернии.

Екатерина Федоровна, прощаясь, долго крестила Никиту и, особенно, Александру, с тревогой заглядывала сыну в глаза. Сердце чуткой Саши сжалось в недобром предчувствии. «Может, что-то матушке известно, да скрывает от меня? Или показалось?» — всю дорогу в усадьбу думала она, шептала молитвы, гоня от себя тревожные мысли. Никита был мрачен, не в духе, потому приставать к мужу с расспросами не решилась.

В имении, в радостной суете встречи все тревоги забылись. Матушка, перемешав слезы с улыбкой, показывала дочери подарки к рождеству, припрятанные для внуков, и шепотом рассказывала, что не оставляет доктор старому графу никаких надежд поправиться! Хоть бы до рождества дожил!

В таком смешении и смятении чувств наступил декабрь 1825 года. Беда пришла неожиданно — семнадцатого декабря в усадьбе Тагино был арестован брат Александры Григорьевны, граф Захар Григорьевич Чернышев. Жандармы провели обыск, искали рукописи, прочитывали каждое письмо, но не нашли почти ничего. Захар Григорьевич знал, что за ним ведут слежку и, накануне ареста, успел сжечь большинство бумаг компрометирующих его. Родители были ошеломлены настолько, что не могли поверить в происходящее. Мать сутками не выходила из молельни, кладя поклоны перед иконами, отец снова слег и уже не вставал с постели.

В ночь с девятнадцатого на двадцатое декабря 1825 года в дверь особняка Чернышевых раздался снова громкий, требовательный стук. В дом вошли два офицера Генерального штаба во главе с флигель-адъютантом. Семья, напуганная случившимся два дня назад арестом Захара Григорьевича, столпилась в большой зале. Флигель-адъютант зачитал предписание Государя Императора Николая Павловича — спешно доставить для форменного объяснения и допроса к московскому генерал-губернатору капитана Муравьёва Никиту Михайловича.

— Господа! Это недоразумение! Никита Михайлович верный слуга Государев! — побледнев как полотно, Александра Григорьевна кинулась к мужу, стараясь прикрыть его собой от жандармов.

Офицер учтиво отвёл графиню в сторону, развернул перед ней какие-то бумаги и пытался объяснить, что никакой ошибки в их нахождении здесь нет. Понять в официальной бумаге Саша ничего не могла, буквы расплывались перед глазами: «Союз благоденствия, Северное общество, преступный заговор, конституция, уничтожение августейшей фамилии!» — обрывки фраз мешались в голове. «Бог мой, как они смели ее Никиту обвинить в каких-то немыслимых ужасах и преступлениях!» — Она смотрела на мужа, едва сдерживая слезы.

Никита Михайлович отстегнул оружие, молча передал его одному из дежурных офицеров, подошел к жене и опустился перед ней на колени:

— Прости, Сашези! Я должен был сказать тебе сразу. Я виноват перед тобой. Столько раз ты умоляла меня не иметь никаких тайн от тебя. Сколько раз с момента нашей женитьбы я хотел раскрыть тебе всё. Но честь не позволяла мне подвести товарищей. Мой ангел, у твоих ног я прошу, прости меня! — он целовал её руки, со слезами на глазах прося прощения.

Саша подняла его с колен, и, умоляюще глядя в родные глаза, промолвила:

— Ты ни в чем не виновен, друг мой. Это какая-то досадная ошибка. Все уладится, вот увидишь! Мой любимый не может быть преступником!

В передней она накинула ему на плечи шубу, перекрестила. Никита тихо что-то прошептал по-французски, она с трудом разобрала — «бумаги», успокаивающе кивнула, хотя не знала о чем идёт речь. Последнее, что она слышала: бряцание сабельных клинков, шпор, скрип санных полозьев, глухие рыдания матушки.