Дана Стар - Единственная для бандита

В панике я начинаю воображать всякие ужасы. Мне кажется, что как только из вагины появится младенец, Леон прикончит меня своими руками там же, в родильном зале, и спишет всё на медицинскую ошибку или слабый организм роженицы. Потом даст команду своим псам закопать моё тело на мусорной свалке, как бомжа какого-то!

Меня везут в родильный зал. Стены приятного бежевого оттенка, обилие света и улыбчивого персонала, готового помочь мне в рождении первенца. Это самый главный миг в моей жизни. Самый приятный и незабываемый, но я думаю о кровавых ужасах и проклинаю себя.

Дура. Какая же я была дура, когда решила, что мне удалось избавиться от постыдного прошлого.

Предательство – это пятно. Клеймо. Позор.

«Позор, который ты смоешь кровью…» – безмолвно говорят тёмные глаза Леона.

– Слишком высокое давление…

– Схватки каждую минуту…

Слова персонала для меня понятны почти все, ведь сейчас я хорошо говорю по-итальянски. Иногда становится трудно понять название препаратов и медицинские термины. Но в целом я понимаю всё.

Понимаю то, что роды проходят стремительнее, что это может вызвать осложнения, ведь я первородящая! К тому же с узким тазом. А малыш… крупноват. Леон зачал мне настоящего богатыря, и ему не терпится появиться на свет. Мой живот ходит ходуном, как будто внутри разыгрывается стихийное бедствие или извергается вулкан.

– Нужно вколоть препарат. Сердце может не выдержать…

Последняя фраза звучит, как приговор. Я испуганно вращаю глазами. Это не родильное кресло, а пыточный аппарат какой-то. Внезапно в поле моего зрения оказывается лицо Леона. Я едва могу различить черты лица любимого мужчины – словно кто-то перекрывает ладонью свет: он то гаснет, то снова обжигает сетчатку глаз.

– Ле-о-о-о-он… – стону, корчась в мучительнейшей агонии.

На мгновение мне кажется, что в его лице что-то меняется, а в глазах появляется обеспокоенное выражение. В его тёмных зрачках появляется боль. Почти такая же сильная, как у меня. Боль потери. Мука. Агония. Его как будто черти натрое раздирают живьём.

И мне больно тоже. Не только болью от родов, но сердце грозится лопнуть от обилия эмоций.

– Я не хотела… Я так боялась. Я не хотела терять тебя… Нас… Нас…

Мои запястья тщательно переплетены удерживающими лентами, чтобы я не дёргалась от боли. Пальцы Леона находят мои и… стискивают.

Боже. Его жест – как манна небесная, как благодать. Я готова рыдать и целовать следы его ног, лишь бы он только простил меня и посмотрел иначе – с любовью.

Дрянь вроде меня не заслуживает этого. Но сейчас я нуждаюсь в нём. Он необходим мне, как глоток кислорода, как сама жизнь.

Леон стискивает мои пальцы сильнее и сильнее, до звонкого хруста. Плющит, как асфальтоукладочный каток, вызывая боль. Но я цепляюсь за его пальцы, как утопающий хватается за соломинку. Я тону в мареве боли и слёз. Помоги мне, любимый!

– А-а-а-а-а! – оглушительный вопль вырывается из моих лёгких.

– Ещё немного… Ну же. Уже показалась головка. Тужьтесь…

Проходят даже не минуты, но часы мучительных потуг. Врачи бессильно разводят руками – родильный процесс замедлился. Малыш толкается головкой, но все мои потуги не приводят ни к чему.

В этот миг слышится голос Леона:

– Сколько она уже рожает и не может разродиться?! Олухи! – рычит, словно дикий лев, сотрясая воздух. – Мой сын может пострадать!

– Мы стараемся сохранить жизнь не только младенца, но и матери, – отдалённо звучат голоса медицинского персонала.

– Достаньте из неё моего сына… – снова Леон. Его слова безжалостны. Но правдивы. Я это… заслужила. Наверное. – Немедленно! Вырежьте его! Сделайте хоть что-нибудь!

Врачи что-то возражают Леону. В ответ он орёт на них, порыкивает, как разъярённый вепрь. Мне становится больно даже слушать. Шум нарастает и превращается во взрыв в моей голове. Оглушительный и сильный, а потом всё словно накрывает густым, плотным облаком из ваты. Оно притупляет боль и звук становится тише.

Гул голосов становится всё глуше и глуше. Возникает странное ощущение, меня как будто пускают в сплав по реке на лодочке. Так баюкает и относит куда-то в сторону. Хорошо. Спокойно. Почти не больно.

Это уже не я, а кто-то другой лежит на родильном кресле с широко разведёнными бёдрами. Странная девушка, мокрая от пота и слёз, с искусанными в кровь губами. Она снова кричит. Истошно и так громко, что заполняет воздух визгами.

Глупая. Зачем столько кричать? Зачем хвататься за эту жизнь?

Всё уже решено. Не мной. Но кем-то другим.

– Сохраните жизнь моему ребёнку, – последнее, что я слышу. – На неё плевать. Главное – мой сын. Мой Наследник…

Я была уверена, что умираю. Почти умерла. Это было бы избавление от всех мук, как катарсис. Очищение от потока лжи, под которым я погребла себя и любимого. Я виновата. Обрекла на муки не только себя, но и его – тоже. И… нашего с ним малыша.

– Не смей сдыхать. Лина. Не смей. Я заберу у тебя младенца, – Леон уже не кричит, не сыплет матами, а хрипло и низко шепчет. Прямо мне в ухо. – Я заберу сына! И ты отдашь мне его живым, а потом… потом отправляйся хоть на бал к Сатане. Дыши, лживая сука…

Его слова – как сильнейший удар электрошокером. Они проникают в самое сердце, отравляя его смыслом сказанного. Но в то же время не дают мне провалиться в забытьё. Леон принуждает меня быть живой, чтобы родить.

– Должна же ты быть годной хоть на что-то, проклятая дырка!

Родить. Умереть. Забыться. Не видеть. Не слышать. Стать слепой и глухой.

Вот чего мне хочется.

Я желаю только увидеть своего сыночка и Катюшу перед самой смертью и только потом буду готова окончить свой путь.

Но как бы не так.

Создатель решил, что я должна поплатиться за грехи и отхлебнуть из чаши мучений сполна. Выпить её до дна.

Мои роды длились почти восемнадцать часов. Почти целые сутки агонии. Это нечеловеческая пытка, придуманная дьяволом, окончилась тем, что я услышала… крик младенца. Ангельский голосочек? О нет… Командный, дерзкий тон! Оглушающе звонкий, требовательный плач, в котором сразу же, с первого мига чувствовался характер Моретти!

Я увидела его – своего любимого мальчика на руках у акушерки. Я полюбила его ещё больше, хотя раньше казалось, что больше любить уже нельзя. Но я ошибалась. Сейчас моё истерзанное сердце вновь наполнилось любовью, как живительной влагой. Я вздохнула свободнее и даже мутная пелена слёз очистилась.

– Малыш родился крупным – пятьдесят три сантиметра ростом, вес – четыре килограмма, триста граммов… – диктует персонал.

– Нужно приложить младенца к груди матери, – голос акушерки полон заботы и гордости за проделанную работу.