Дана Стар - Единственная для бандита

Персонал ослабляет удерживающие ленты. Я протягиваю дрожащие руки в сторону сына, желая подержать его, прижать к груди. Мечтаю ощутить тепло его крохотного тельца и вдохнуть аромат сыночка. Мой Габриэль…

– Нет, – голос Леона режет сталью. – Это всего лишь суррогатная мать. У нас договор. Она не имеет никаких прав на моего сына и готова подписать все бумаги на отказ…

Это приговор. Это хуже выстрела.

Я просто умираю.

Кричу. Бьюсь в истерике, ударяя пяткой какого-то из врачей. На меня наваливаются двое медсестёр, вкалывают какой-то препарат, чтобы я стала спокойнее.

Я ору, выкрикиваю ругательства, мешая слова. Не понимаю сама, что кору. Наверное, проклинаю всех и себя – в первую очередь. Меня успокаивает не чудо, но лошадиная доза успокоительного, вколотого в вену.

Я прихожу в себя уже в палате, но лишь спустя сутки. Разглядывая светлые стены палаты, понимаю одно – я жива. Но лучше бы я умерла.

Леон не позволит мне притронуться к сыну.

Мне передали от него только послание. Оно было не написано от руки, но распечатано на принтере, как будто Леону было жаль тратить на меня даже капельку тепла и усердия.

«Тебя привезут в поместье после выписки. Но не думай, что ты задержишься в моём доме. Ты заплатишь свой долг… кровью…»

– Мы приехали.

Страх сковывает всё моё тело. Я не решаюсь двинуться с места, застыв, как ледяная статуя.

– Да-да, – шепчу я, разглядывая особняк Моретти.

Сейчас солнечный день, но он кажется мне сумрачным, тёмным вечером, а белоснежные облака, плывущие по небу, грозятся в любую минуту превратиться в серые, низкие тучи, способные породить убийственные молнии.

– Синьор ждёт! – раздаётся нетерпеливый голос водителя.

Он заметно нервничает. Видимо, Леон разозлён и находится в глубоком аффекте ярости. Водитель просто выполняет свою работу и не хочет навлекать на себя злость хозяина. Это понятно. В случившемся есть только одна виновница – я.

– Вы возьмёте мои вещи? – спрашиваю, выбираясь из салона автомобиля с осторожностью.

– Такого приказа не было! – звучит жёсткий ответ водителя.

Я на секунду прикрываю глаза, пошатываясь от усталости. Привычно опускаю ладонь на живот, но пальцы хватают пустоту. Я удивляюсь тому, что живота у меня уже нет. Но внутри меня что-то надсадно ноет и есть кровяные выделения. Я слаба и не могу долго находиться на ногах. Врачи сказали, что это из-за стресса. Они рекомендовали мне полежать в больнице ещё немного, под наблюдением. Но Леон приказал выждать положенные три дня и доставить меня к нему в таком виде, в каком есть.

Я едва передвигаю ослабевшими ногами, а колени дрожат мелко и часто. Я ползу, как улитка. Схватившись за дверную ручку, с трудом повисаю на ней, переводя дыхание.

Моё тело бьёт сильным ознобом. Температура тела повышена. Начало прибывать молоко. Моя и без того большая грудь стала просто гигантской. Она раздулась как шар. Даже притронуться больно. Лифчик вмиг промокает от капель молока, приходится вставлять в него специальные прокладки для кормящих мам.

Это так больно…

Моя грудь полна молока для сыночка, но мне не разрешено прикладывать его к груди. Мои руки пусты и не знакомы с теплом тела своего сыночка.

О, я самая несчастная мать, которая ни секунды не держала любимого малыша, не вздохнула сладкого младенческого запаха.

Я пустышка. Я никто. Толку, что грудь разрывается от притока молока – его некуда девать.

Поток слёз внезапно накрывает меня. Я не могу открыть дверь, так и стою, опустив лицо. Всё плывёт перед глазами. Слышатся чьи-то размеренные шаги. Постукивания тростью.

Я встрепенулась всем телом, узнав походку Алонзо Моретти. Сам откроет мне дверь? Почему такая честь?!

Дверь резко распахивается. Я зажмуриваюсь. Зная крутой нрав деда Алонзо, внутренне я боюсь, что он размахнётся тростью и со всей силы треснет меня по голове. Но проходит секунда. Другая. Третья.

Ничего.

– Ты так и будешь стоять, уронив лицо? Или войдёшь? – хрипло каркает дед.

Он не дожидается, пока я войду, разворачивается ко мне спиной.

– Леон в кабинете. Габриэль вместе с ним. Кормилица… – оборачивается через плечо. – Тоже там. Тебя ждёт разговор с моим внуком, дитя. Очень серьёзный разговор. Очень тяжёлый.

– Как он? Как он, синьор? – рыдаю вслед удаляющемуся старику. – Как мой мальчик?

– Он красив и голосит сутки напролёт. Узнаю в нём Леона, – скупо говорит Алонзо, чуть замедляя шаг. – Это всё, что тебе позволено знать. Скоро… Тебя не станет.

Молния прибивает меня к тому месту, где я стою. Бьёт прямиком в темечко и раскалывает надвое. Я падаю, как подкошенная, на колени, протягивая руки. То ли к небесам и Богу, то ли к старику, который в последнее время тепло ко мне относился.

– Простите… Умоляю. Синьор! Я не хотела… У меня не было выбора! На кону стояла жизнь сестры! – рыдаю.

Я произношу в голос всё то, что не успела сказать Леону. Он не позволил, закрыл рот, лишив возможности оправдаться.

Жестокий зверь показал себя во всей красе мафиозного взгляда на жизнь: ты с нами или против нас. Третьего не дано. Или будь предана до гробовой доски, или сдохни, как шваль.

Мне… предстоит второе.

– Встань! – гремит откуда-то сверху. – Встань!

Костлявая сильная рука хватает меня за плечо, едва не выворачивая его до состояния травмы. Старик помогает подняться и тащит меня куда-то. В свои покои – понимаю я, оказавшись в просторной комнате. Здесь много чёрного и золотого, настоящая берлога престарелого мафиози, показывающая чётко, кто такой этот старик на самом деле.

– Умойся, – Алонзо толкает меня в сторону ванной комнаты. – Приведи себя в порядок. Есть разговор.

Не понимаю, что он от меня хочет. Но исполняю приказ сурового старика, немного успокаиваясь. Зеркало в золотом обрамлении показывает мне, как жутко я сейчас выгляжу. Мертвец, пролежавший в гробу полгода, и тот выглядит в тысячу раз красивее меня. Пальцы дрожат. Я едва зачёрпываю воду, брызгая ледяными каплями в лицо.

Тщательно вытираюсь насухо и выхожу в комнату, выворачивая пальцы в сильнейшей панике, до сильного хруста. Синьор Алонзо подталкивает меня в сторону глубокого кресла, а на столе возле него дымится чашка горячего шоколада.

– Пей, – приказывает Алонзо. – И ещё раз расскажи мне всё. Спокойно. Подробно.

Старик пыхтит трубкой, отравляя воздух. Но глоток горячего шоколада возрождает меня по капле. Немного всхлипывая, рассказываю всё, как было. Без утайки. Наконец-то камень с души оказался снят. Я чувствую себя опустошённой, но очистившейся хотя бы от грязи лжи.

– Да, – скупо выдаёт старик.

– Что?

– Я сравнил то, что ты сказала, с тем, что узнали люди Леона. Пока расхождений нет. Это была проверка! – заявляет старик. – Была бы ты лгуньей, попыталась играть на моих чувствах к правнуку, ныла бы о любви к Леону или начала юлить. Ничего из этого ты не сделала. Я склонен… – Алонзо делает жуткую, грозовую паузу, от которой приподнимаются волоски на коже. – Я склонен верить тебе и не верить тому, кто за всем этим стоит. Подозрительно. Такие планы и… пшик. Ничего? Нет… Что-то здесь не так! – задумчиво постукивает трубкой по столу. – Но с этим я разберусь позднее. Сейчас – ты. Леон тебя видеть не желает. Твоё предательство – это отравленный кинжал. Ты проткнула им сердце моего внука. Дважды.