Ирина Сотникова - Она не умела стрелять

…Солнце поднялось над горой, осветив слабыми лучами две хилые яблоньки за мутным стеклом. Ксана решила прятаться в стылом домике до сумерек, а вечером, когда стемнеет, выбираться в город. По большому счету, обычным людям к тому времени уже будет глубоко безразлично, кто кого убил накануне вечером, повседневные заботы вытеснят из памяти события предыдущего дня. Когда небо начало темнеть, она осторожно вылезла через окно, тщательно закрыла рамы и спокойно пошла в город пешком, выкинув из головы тревожащие мысли за ненадобностью.

Всего сутки назад, утратив смысл собственного существования, она жила на пределе сил, с трудом преодолевала депрессию, мучилась бессонницей. Сейчас это казалось смешным, ужас случившегося стал почти привычным. Внезапная беда вырвала Ксану из состояния полного безразличия и превратила в новое существо. Она сделалась пустой, и что теперь заполнит эту пустоту – страх, жестокость, равнодушие, смерть – было не известно.

В половине седьмого она подошла к телефону-автомату и набрала номер. Зоя ответила сразу.

…Первая настоящая катастрофа в жизни Валентины Захаровны произошла в тот страшный вечер, когда внезапно, буквально за несколько минут, умер муж. Просто упал со стула в кухне, во время ужина. И уже не поднялся. Когда приехала скорая, его сердце не билось.

Был он веселый, любвеобильный, падкий на удовольствия. Не было дня, чтоб он, большой и сильный, не тискал свою любимую Валю в кухне или не затаскивал в постель, пока они были одни. Она поражалась, откуда в нем было столько энергии, хлещущей через край жизненной силы и доброты. Он жил на износ, не жалея себя, но рядом с ним их с дочерью жизнь была яркой, насыщенной, полной замечательных событий. И умер он легко, как праведник, наверняка обосновавшись в раю, где не было боли и проблем. Валентина отпустила его с легким сердцем, благодарная за прожитые вместе годы. Одно было плохо – остались они с дочкой беззащитными перед миром, насквозь продуваемым ветрами не всегда благоприятных перемен.

Каким-то непостижимым образом к дочери прилепился щеголь Жорик – скользкий, двуличный тип. Валентина, поглощенная горем, не смогла уберечь дочь от дурного шага, не успела, не хватило сил. А потом стало поздно – родился внук. Да и Жорик, в общем-то, первое время вел себя вполне прилично. Правда, подгуливал, подлец. А Ксана, дурочка, его любила, говорила, что он чем-то похож на отца. Да ничем он не был похож на ее мужа, царствие ему небесное! Слизняк, эгоист, самовлюбленный подлец! Валентина Захаровна много раз пыталась намекнуть дочери, что он ей не пара, но та спокойно и твердо просила ее не вмешиваться.

С годами Валентине стало казаться, что и она, и ее когда-то веселая, похожая на отца дочь стали жить в обособленном от людей мире, заполненном руинами полузабытых чувств. Ничто не могло сдвинуть их обеих с мертвой точки, скорбь стала привычной. Жизнь покатилась, словно колесо с горы, все меньше оставалось сил что-либо менять. Да и не хотела она устраивать личную жизнь, пока Ксана была замужем за этим упырем. Ну, зачем, зачем она это сделала? Зачем оставалась с ним, словно в добровольном затворничестве?

Валентина Захаровна каждый день ожидала неприятностей, и они были постоянными – измены Жорика, обиды, которые дочь старалась не показывать. Но ее выдавал застывший печальный взгляд. Валентина ходила в церковь, молилась, ставила свечи за здравие. Все было бесполезно – Ксана тихо и незаметно угасала, теряя интерес к жизни. И только дети ее как-то оживляли. Хотя, чем старше они становились, тем хуже относились к своей матери, неспособной отругать, настоять на своем, доказать собственную правоту. Валентина с болью наблюдала это почти каждый день, но ничего не могла сделать – дочь ее не слышала.

И вот – новая настоящая беда. С Ксаной.

Это хмурое декабрьское утро было самым черным изо всех, пережитых до сих пор. Притихших детей Валентина Захаровна отправила в школу, настрого приказав молчать, а сама, размазывая по щекам жгучие слезы, бродила по разгромленным комнатам Ксаниного дома. Ей казалось, что оперативники вывернули наизнанку последнее сокровенное, что с таким трудом сохраняла ее дочь, испоганили ее маленький домашний мирок, и теперь она, словно птица, у которой разорили гнездо, никогда не сможет вернуться обратно.

Вдруг ее внимание привлек новенький розовый бланк, лежавший поверх груды документов, вываленных на пол из папки. Она подняла его, стала изучать. Это было свидетельство о разводе, датированное концом октября. Ей стало жарко. Бедная девочка! Она даже не сказала об этом матери! Валентина Захаровна стала напряженно вчитываться в каждое слово, не веря собственным глазам. Приняв твердое решение, она вернулась на кухню, тщательно умылась, заварила крепкий кофе и принялась за уборку. Откуда-то появилась энергия, захотелось закончить убираться, как можно скорее. Ничего, теперь она знает, как поступить. И, что бы ни случилось с дочерью, есть внуки, их она никому не даст в обиду. Все вместе они обязательно дождутся Ксаночку, лишь бы только она осталась жива.

…Свою работу Зоечка называла «службой». Именно так по старинке любую работу именовал ее отец – инженер-гидротехник. Он был уверен, что «служить» надо верой и правдой, от звонка до звонка, каждый божий день проявляя рвение, чтобы начальник обязательно похвалил. Тех же, кто работал на себя, он называл «спекулянтами и тунеядцами», презирая за некую долю свободы, которую им давал их статус. Зоечка, как и отец, тоже была очень ответственной, но свою «службу» ненавидела и особого рвения не проявляла. Ей было нестерпимо скучно – одни и те же учебные планы, из года в год одинаковые разучиваемые произведения, ленивые студенты. Но изменить она ничего не могла, потому что не понимала, как это возможно – ее жизнь давно стала похожа на унылое путешествие по тоннелю с однообразными серыми стенами, в котором не было ни боковых ответвлений, ни изгибов.

В этот вечер Зоечка вернулась с работы ровно в шесть. Как всегда, на пороге двухкомнатной хрущевской квартирки ее встретил Бегемот – огромный черный котище с ярко горящими янтарными глазами. Он тут же начал энергично тереться о ноги, подталкивая уставшую хозяйку мощным телом к стене, требовательно заорал, обнажая пожелтевшие от старости клыки и ярко-розовую пасть.

– Сейчас, мое солнышко ненаглядное. Дай мамочке вымыть руки. Мамочка будет кормить любимого мурзилочку.

Бегемот, задрав хвост, потрусил за ней в ванную и завопил еще более истошно. Эти вопли повторялись изо дня в день уже восемь лет, но для Зоечки они были слаще ангельского хора. Она мыла в ванной руки, шла на кухню, открывала холодильник, доставала Бегемоту еду, слегка подогревала в микроволновке. От ее гудения котище успокаивался, начинал вылизывать шерсть, терся о ножки стола – так что стол сдвигался с места, – оглушительно мурлыкал. В тесной кухоньке сразу становилось шумно, весело. Зоечка ставила на пол миску, кот ел, потом бежал в туалет оправляться, после чего гордо шествовал в комнату с телевизором и устраивался спать в старом громоздком кресле в стиле ампир. После кормления любимца Зоечка принимала душ, готовила себе скромный ужин, неторопливо ужинала, переодевшись в выцветший банный халат, шла в комнату смотреть телевизор, часто засыпала прямо в кресле. Других развлечений у нее не было.