Виктория Холт - Кёрклендские забавы

Я снова попросила его рассказать о Кёрклендских Забавах, и он с готовностью откликнулся, как видно, потому, что уже убедил себя в том, что я приму его предложение и этот дом станет не только его, но и моим.

В моем представлении это был окутанный туманом серый величественный особняк, сложенный из старинных камней. Я знала, что там есть балкон – Гэбриел не раз упоминал о нем, – и рисовала в своем воображении виды, которые открываются оттуда, ибо Гэбриел много раз мне их описывал. Балкон этот, судя по всему, был его любимым местом.

Я знала, что оттуда видно реку, змеящуюся по лугам, леса, кое-где спускающиеся к реке, и в четверти мили от дома – нагромождение древних камней с возвышающимися красивыми арками, которые не смогло разрушить время, а за деревянным мостом, вдали за речкой, дикие, поросшие вереском пустоши.

Но что значат дома по сравнению с людьми, которые в них живут? Постепенно я узнала, что у Гэбриела, как и у меня, нет матери. Зачав его, она была уже немолода, и когда он появился на свет, она этот свет покинула. Сиротство еще больше укрепило связь между нами.

У Гэбриела была сестра, на пятнадцать лет старше его, вдова с семнадцатилетним сыном, и отец, уже очень старый.

– Когда я родился, ему было под шестьдесят, – рассказал Гэбриел. – Матушке – сорок. Некоторые слуги называли меня поздним ребенком, другие говорили, что я убил собственную мать.

Меня тут же охватило негодование, ведь я прекрасно знала, как такие легкомысленные замечания ранят чувствительного ребенка.

– Это же нелепо! – воскликнула я, и мои глаза засверкали, как бывало всегда, когда я сталкивалась с несправедливостью.

Гэбриел рассмеялся, взял мою руку и крепко сжал ее. А потом произнес серьезным тоном:

– Понимаете, я не могу без вас жить. Вы нужны мне, чтобы защититься от жестоких слов, которые обо мне говорят.

– Вы уже не ребенок, – с легким нетерпением ответила я.

Потом, обдумывая свою нетерпеливость, я решила, что причиной ее было желание защитить Гэбриела. Я хотела, чтобы он был сильным и ничего не боялся.

– Некоторые из нас остаются детьми до самой смерти.

– Смерти! – снова воскликнула я. – Да что вы заладили: «смерть», «смерть»!

– Вы правы, – сказал Гэбриел. – Просто мне очень хочется сполна насладиться каждой минутой своей жизни.

Я не поняла, что он имел в виду, и попросила рассказать еще о его семье.

– Руфь, моя сестра, управляет хозяйством, и будет управлять, пока я не женюсь. Потом, конечно же, этим будет заниматься моя жена, потому что я – единственный сын и Забавы когда-нибудь будут принадлежать мне.

– Когда вы говорите о Забавах, в вашем голосе появляется благоговение.

– Это мой дом.

– И все же… – Я собиралась добавить «вы рады, что покинули его», но вместо этого сказала: – Вам не очень хочется туда возвращаться.

Гэбриел не заметил заминки и пробормотал, словно размышляя вслух:

– Лучше бы я был Саймоном…

– Кто это Саймон?

– Саймон Редверс. Можно сказать, мой родственник. Он тоже Рокуэлл, по линии бабушки, она – сестра моего отца. Он вам не понравится. Впрочем, вы не будете часто с ним встречаться. Келли-Грейндж и Забавы не так уж тесно связаны.

Гэбриел говорил так, будто не сомневался, что я выйду за него замуж и однажды его дом станет моим.

Иногда я удивлялась: неужели в нем нет ни капельки чуткости?

В моем разуме появлялись изображаемые им картины; со временем его дом и семья для меня ожили, и по мере того, как картины делались все более четкими, росло и мое желание увидеть их воочию; нельзя сказать, чтобы это чувство было безоговорочно приятным, но оно определенно побуждало меня принять предложение Гэбриела.

Я мечтала взглянуть на гору серых камней, которую три сотни лет назад превратили в дом; мечтала увидеть развалины, которые, если смотреть на них с балкона, казались не руинами, а древним аббатством, потому что бóльшая часть внешних стен сохранилась.

Жизнь Гэбриела меня захватила. Я знала: если он уедет, мне станет отчаянно одиноко, я окончательно разуверюсь в своей жизни и буду бесконечно сожалеть об отказе.

И вот однажды солнечным днем, выйдя из дому с Пятницей, я встретила на пустоши Гэбриела и мы сели, прислонившись спинами к валуну. Пятница улегся перед нами на траву; его взгляд перебегал с меня на Гэбриела, а голова была наклонена чуть набок, как будто он внимательно прислушивался к нашему разговору. Для пса это была минута полного счастья, и мы знали: это потому, что мы вместе.

– Я вам кое-чего не рассказал, Кэтрин, – промолвил Гэбриел.

Я почувствовала облегчение. Наконец-то он намерен сделать то, к чему так долго готовился.

– Я хочу услышать, что вы станете моей женой, – продолжил Гэбриел, – но пока что вы этих слов не произнесли. Вы не испытываете ко мне неприязни, мое общество вам нравится. Это так, Кэтрин?

Я посмотрела на него и снова увидела складку, пролегшую у него между бровями. В ней я прочитала удивленное разочарование и вспомнила минуты, когда Гэбриел забывал о том, что было причиной его тоски, сбрасывал с себя угрюмость и становился беззаботно весел. Я ощутила сильнейшее желание излечить его от уныния, так же, как излечила Пятницу.

– Конечно же, я не испытываю к вам неприязни, – горячо произнесла я, – и мы счастливы вместе. А если вы уедете…

– Вы будете скучать по мне, Кэтрин, но не так сильно, как я по вам. Я хочу, чтобы вы поехали со мной. Не желаю уезжать без вас.

– Почему вам так хочется, чтобы я поехала с вами?

– Почему? Вы же наверняка об этом догадываетесь. Потому что я люблю вас… потому что не хочу с вами расставаться.

– Да, но… есть и другая причина?

– Какая может быть другая причина? – удивился Гэбриел, но, произнося это, не смотрел мне в глаза, и я поняла, что мне предстоит узнать еще немало о нем и о его доме.

– Вы должны рассказать мне все, Гэбриел, – произнесла я.

Он придвинулся ко мне и обнял за плечи.

– Вы правы, Кэтрин. Вы должны кое-что знать. Я никогда не буду счастлив без вас, и… мне недолго осталось.

Я отстранилась от него.

– Что вы имеете в виду? – резко спросила я.

Гэбриел сел ровно, глядя прямо перед собой, и произнес:

– Я проживу еще лишь несколько лет. Мне вынесен смертный приговор.

Я рассердилась: мне было уже невыносимо слушать эти разговоры о смерти.

– Хватит драматизировать, – выпалила я, – и объясните наконец, что именно все это означает.

– Все очень просто. У меня больное сердце… В нашем роду этот недуг встречается довольно часто. У меня был старший брат, он умер в детстве. Мать скончалась, производя меня на свет, но по той же причине, из-за больного сердца, которое не выдержало напряжения. Я могу умереть завтра… через год… через пять лет. Если я проживу дольше, это будет настоящее чудо.