Виктория Холт - Кёрклендские забавы

Меня охватило сильнейшее желание его утешить, и Гэбриел понял, как его слова поразили меня, потому что продолжил с тоской в голосе:

– Мне осталось не так уж много лет, Кэтрин.

– Не говорите так! – резко воскликнула я и вскочила, охваченная такими сильными чувствами, что больше ничего не смогла произнести, и торопливо зашагала прочь.

Гэбриел догнал меня и молча пошел рядом. Пятница бежал впереди, то и дело с беспокойством оглядываясь на нас. Казалось, его глаза умоляли нас быть веселее.

Той ночью я почти не спала. Все мои мысли были о Гэбриеле и о том, что он нуждался во мне. Именно это делало его столь непохожим на всех, кого я знала. Ведь до сих пор я не встречала никого, кто был бы обречен на смерть. У меня в голове постоянно звучал его голос: «Я могу умереть завтра… через год… через пять лет. Если я проживу дольше, это будет настоящее чудо». Передо мной были его грустные глаза, и я вспоминала минуты, когда он ненадолго становился счастливым. А ведь я могла бы наполнить счастьем остаток его жизни… Только я одна. Могла ли я забыть об этом? Могла ли отвернуться от человека, так сильно во мне нуждавшегося?

В то время я была настолько неопытна, что не знала, как истолковать собственные чувства. Но я не сомневалась: если Гэбриел уедет, я буду по нему тосковать. Он наполнил мою жизнь смыслом, заставил меня позабыть о мрачности и унынии, царивших в нашем доме. Было так приятно проводить время с человеком, которому я была интересна, несмотря на безразличие моего отца, с человеком, который восхищался мной, несмотря на критику Фанни.

Возможно, я не была влюблена, возможно, мои чувства к Гэбриелу произрастали из жалости, но к утру я приняла решение.

В церкви было зачитано объявление о нашем предстоящем бракосочетании; Гэбриел уехал в Кёрклендские Забавы, полагаю, чтобы сообщить эту новость семье, а я начала готовиться к свадьбе.

Перед отъездом Гэбриел официально попросил моей руки, и происходящее привело моего отца в замешательство. Он заколебался, напомнил Гэбриелу о моем юном возрасте и о том, как недолго мы знакомы, но я, ожидавшая подобного, ворвалась в комнату и сумела убедить отца в том, что мое намерение выйти замуж непоколебимо.

Отец заметно нервничал, и я понимала: он жалеет, что рядом нет дяди Дика, с которым можно было бы посоветоваться. Впрочем, я была уверена, что отец не станет противиться, и через некоторое время он сказал: поскольку я настроена решительно, пусть будет по-моему. Затем он задал Гэбриелу полагающиеся в таких случаях вопросы о его положении в обществе, и ответы его удовлетворили. И тут мне впервые пришло в голову, что я выхожу замуж за представителя богатой семьи.

Мне очень не хватало дяди: казалось немыслимым, что он пропустит мою свадьбу. Я не сомневалась, что могла бы обсудить с ним свои чувства и он помог бы мне понять их лучше.

Я сказала Гэбриелу о том, как бы мне хотелось, чтобы дядя Дик присутствовал на нашей свадьбе, но мысль о том, чтобы отложить ее, наполнила его таким отчаянием, что я не стала настаивать.

Желание Гэбриела наполнить смыслом каждый час своего существования трогало меня до глубины души, и я не позволила бы помешать успокоению, которое, по его мнению, могла ему дать. Дяде Дику можно отправить письмо, но никто не знал, когда оно дойдет до адресата и когда я получу ответ. Мой дядя был не мастер писать письма и делал это крайне редко, причем никогда не отвечал на мои, и я даже подозревала, что мои послания не доходят до него.

Но искушения написать Дилис я побороть не смогла.

Случилось нечто в высшей степени неожиданное. Я выхожу замуж!

Как странно, что это произошло со мной раньше, чем с тобой. Мой жених – мужчина, о котором я тебе писала. Мужчина, который помог мне спасти собаку. Он живет в Йоркшире, в чудесном старинном доме рядом с аббатством, и все случилось так стремительно, что я сама не понимаю, как до этого дошло. Не знаю, люблю ли я его. Знаю лишь, что не вынесу, если он уедет и я никогда не увижу его снова. О Дилис, это так волнующе, ведь до того, как это произошло, мне было здесь очень плохо.

Ты не представляешь, в каком доме я живу. Я и сама позабыла об этом за годы, проведенные в школе. Здесь так темно… и я имею в виду не только отсутствие солнечного света… Люди тут ведут мрачную жизнь…

Я разорвала это письмо. Должно быть, я сошла с ума, раз пытаюсь объяснять Дилис то, чего сама не понимаю. Как ей рассказать, что я собираюсь выйти за Гэбриеля, потому что по какой-то неведомой мне самой причине испытываю жалость к нему и знаю, что ему нужна моя помощь; потому что мое сердце отчаянно хочет любить кого-то; потому что отец оттолкнул меня, когда я попыталась проявить свою любовь, не прося ничего взамен; потому что мне не терпелось сбежать из дома, в котором я теперь жила.

Вместо этого письма я отправила Дилис обычное приглашение на свадьбу.

Фанни все еще была настроена скептически. Ей казалось, что спешка тут неуместна. Она то и дело вспоминала разные подходящие, как ей казалось, пословицы, вроде «женишься на скорую руку, да на долгую муку», и заводила разговоры о том, что мне придется «хлебнуть горя большой ложкой». И все же мысль о предстоящем несчастье, похоже, немало ее радовала, и она была решительно настроена сделать все, чтобы мои будущие уважаемые родственники, если они явятся на свадьбу, не были разочарованы праздничным застольем.

Гэбриел писал мне часто, и его письма были полны страсти, но говорилось в них только о его преданности мне и о том, как он ждет нашего союза. О том, как восприняла новость его семья, он не написал ни слова.

Пришел ответ от Дилис. Она писала, что я слишком поздно поставила ее в известность о свадьбе, что у нее столько дел, что уехать из Лондона никак не получится. Тогда я поняла, что наши пути разошлись настолько, что от близости, которая некогда нас соединяла, ничего не осталось.

За три дня до свадьбы Гэбриел вернулся и поселился в гостинице «Королевская голова», менее чем в полумиле от Глен-хауса.

Когда ко мне в комнату вошла Мэри с известием о том, что жених ждет меня в гостиной на втором этаже, я бросилась вниз. Он стоял спиной к камину, глядя на дверь, и как только я отворила ее, шагнул ко мне и мы обнялись.

Гэбриел выглядел возбужденным, моложе, чем перед отъездом, потому что в нем исчезла былая напряженность.

Я обхватила его лицо ладонями и поцеловала.

– Мы как мать и любимое дитя, – пробормотал он.

Это была очень точная характеристика моих чувств. Мне хотелось заботиться о нем, хотелось наполнить абсолютным счастьем время, которое ему осталось. Я не испытывала к Гэбриелу страстной любви, но не придавала этому особого значения, ибо в то время ровным счетом ничего не знала о страсти.