Владимир Нестеренко - Сладкое слово – месть

«Так почему же за их покой я должен проливать свою кровь за нищенскую плату, – возопил внутренний голос раненого, – и теперь буду выброшен на улицу по инвалидности на такую же нищенскую пенсию? Так раскошельтесь, новоявленные господа, за мой ратный труд, чтобы и я мог надеть на свой палец и палец своей будущей избранницы по кольцу с бриллиантами, не бояться нищеты от постигшего недуга».

«Батюшки, – отвечал ему некто Неведомый насмешливым голосом, – да никто же не надевал на тебя силой погоны, не гнал в элитные войска, ты сам выбрал эту дорожку».

«Да, сам, но цена-то, цена моей крови почему так низка?»

«Бог воздаст, если не Отечество…»

«Полноте! Воспитывать в человеке патриотизм – главная задача государства, и оно преуспевало в свое время, но всегда отворачивалось от героев, когда они изнашивались».

«Помни, отречься от Отечества – отречься от себя. Малодушие – первая ступень к предательству».

«Прочь от меня, прочь, слуга дьявола! Мне теперь не до высоких материй».

«Подумай на досуге, – хладнокровно отвечал Неведомый, – если человек не может одержать победу над собой, то вряд ли он сможет одержать другие победы».

«Другие победы, другие победы», – застряла в мозгу у Артема лихорадочная мысль, и в его разгоряченном ранами сознании снова мелькнул образ молодой красавицы с его двора. Он вперил взор свой в этот облик и незаметно уснул под теплом чарующей улыбки.

Было бы скучно рассказывать о его лечении и выздоровлении. Достаточно сказать, что Артем не расставался со своим ангелом грез, это придавало ему силы, но и порой приводило в отчаяние из-за увечья. Раздробленная кость плохо срасталась, он перенес несколько операций, в итоге нога оказалась несколько короче правой, что приносило хромоту. Артем сердился, требовал новых операций с наращиванием кости, но в госпитале этим искусством владели плохо, требовались деньги, которых у боевого офицера не было. Обозленный на врачей и тех, кто вверг таких парней, как он, в гражданскую войну на Кавказе, Артем выписался из госпиталя и в чине капитана с орденом Мужества на груди был комиссован из армии.

Последний день съемок принес Кате лихорадочное торжество: она не перешла ту грань, за которой все эротическое превращается в пошлость. Девушка была счастлива, что так и не позволила победить в себе тот стыд, заложенный в женщине природой, не дала подняться росткам алчности, которые лезли через бетон ее упорства и здравого смысла, поощряемые Владимиром и организаторами съемок, предлагая ей крупные суммы гонорара ради двух-трех откровенных эротических сцен. Она продолжала видеть в себе человека, а не пошлую тварь, которую нельзя ни с чем сравнить, разве только с теми тварями, которых постигла Божья кара в Содоме и Гоморре. Она не знала, да и никто не знал, до какой степени опустились древние люди в этих библейских городах, но понимала, что предлагаемое ей и затем выставленное на публику в качестве эротических клипов гораздо ниже, чем деяния первых развратников на земле.

Стыдливость дана человеку для борьбы с собой, продолжала она свой внутренний монолог, больше для оправдания своих поступков перед Вовчиком, нежели признавая в этом чувстве свою суть. Порой ночное откровение в гостиничном номере ей казалось лишенным всякого целомудрия. Тогда она поспешно набрасывала на себя халат при ярком свете, чтобы пройти в ванную, стеснялась изучающего долгого взгляда своего любимого мужчины, и была убеждена в том, что если отобрать у человека стыдливость, то у него никогда не будет вот такой чистой любви, ибо любовь без стыдливости превращается в пошлую похоть. От этой мысли она пугалась, боясь скатиться в своей медовой неделе на край прозвучавшего в ее душе определения. И когда Вовчик убеждал в том, что съемки – всего лишь работа, за которую платят крупные суммы денег, все забудется, как только расстанешься с этими людьми, увидишь в руках солидный гонорар, она с мольбой смотрела ему в глаза и шептала:

«Мне стыдно не только перед людьми, но и перед собой. Иногда стыд за наготу окатывает меня холодным потом, и я вижу себя противной мокрой крысой».

Он не понимал душевной боли подруги и отвечал до обидной горечи: «Не забывай, дорогая, что этот холодный пот ты скоро вытрешь широким долларовым полотенцем».

«Я совсем не та легкомысленная девица из молодых актрис, готовых раздеться на Красной площади за миллион рублей, о которых полемически сообщала «Комсомолка»», – парировала Катя.

Все свои поступки Корзинин мерил в денежном эквиваленте. Катю это настораживало, но неискушенное сердце такую тенденцию относило не к характеру будущего мужа, а к борьбе за выживание в яростной схватке за раздел сфер влияния в новом российском мире. Старый, разумеется, она знала плохо, да, собственно, не так уж плохо, потому что мама с нею пришла оттуда с вечными долгами и неудовлетворенностью. Но скромная жизнь в своей колыбели выпестовала высокую нравственность. Этого отрицать она не могла. И напротив, видела, как свалившееся на людей богатство с легкостью прожигается в казино. Это тот фундамент, на котором зиждется безнравственность.

Катю бесконечно злило то обстоятельство, что, нагло обманув со съемками, продюсер постоянно стремится поставить Вовчика перед фактом выплаты огромной неустойки. Она полностью отметает вину своей порядочности. Утверждения Владимира о незнании тонкостей съемок Катю не убеждали, но обвинять если не в предательстве, то в подлоге любимого человека, с которым она вот-вот пойдет под венец, не хватало духа. Здесь, на чужой земле, она попросту боялась ссоры и далеко идущих последствий. Но как только она ступит на свою землю замужней женщиной, она сорвет с себя маску надуманной фотомодели, продолжит свое образование и полностью подчинится закону природы, который требует от человека размножения. Эта приятная миссия всегда вызывает у нее улыбку, будет выполнена, как в любом цивилизованном обществе, через любовь мужчины и женщины. Через ту любовь, какая существует между ними и которую подарил им Всевышний.

В это утро они долго нежились в постели, приняли душ, не торопясь позавтракали, строя планы на последний день перед венчанием. При упоминании о церкви и обручении, лицо у Кати порозовело, что не ускользнуло от Вовчика.

– Тебя заливает краска раскаяния за наши бурные ночи?! – рассмеялся он.

– Ты почти угадал, но больше, конечно, дневные упражнения. Представь, что о степени стыдливости можно судить по лицу, когда оно краснеет, а моя нравственность, я считаю, серьезно пошатнулась.

– Вот ты опять за свое. Так и выстраиваешь из меня монстра. Не порть с утра настроение, – рассердился Вовчик.