Елена Феникс - Расплата

Парень был ничего себе. Звали его Олег. Они жили в соседних домах и периодически вместе оказывались то в транспорте, то в очереди в магазине. Олег всегда пропускал Милу вперед, пытался заговорить, поедал ее глазами и не мог скрыть огорчения, впервые увидев ее в положении. Накануне вечером он спустился в ларек за сигаретами и увидел Милу, сидящую на лавочке. Застывшими глазами женщина тупо смотрела перед собой, не замечая ни с любопытством поглядывающих на нее прохожих, ни густо идущего снега, ни надвигающейся ночи. То был момент осознания предательства и выработка нового умонастроения для того, чтобы как-то жить дальше.

Олег молча сел рядом. Мила тихо заговорила. Рассказала все, что сейчас узнала о своем муже от соседки. Сказала, что больше не может вот так – жить с человеком, который уродует ее душу нелюбовью. Ее тело не знает ласки, уши не слышат добрых слов, ребенок растет как трава. От слов «ты должна», «счастье семьи в руках женщины», которыми муж хлестал ее в минуты просвещения, она готова повеситься.

– Счастье строят двое, понимаешь?! – кричала мужу Мила. – Я – кирпичик в его стену, и ты – кирпичик. А если только я, одна, строю этот дом, то он окажется непрочным, рухнет рано или поздно!

В ответ Юрий усмехался удовлетворенно и произносил:

– Вот видишь! Ты совершенно непригодна к семейной жизни, раз не понимаешь значения и роли женщины в доме.

– Но ведь и ты должен заботиться! Обо мне, о сыне, о нашем будущем!

– Я никому ничего не должен, – чеканил муж. И Мила чувствовала себя совершенной идиоткой, не понимающей самых азов жизни.

– Объясни мне, в чем моя вина? – трясла за рукав Мила молчаливо сидевшего рядом с ней незнакомого парня.

– Чужая семья – потемки, – отозвался тот. – Вот так, с кондачка не поймешь. Зачем живешь с ним? Почему не разведешься?

– А ты что, совсем дурак? Не понимаешь, почему бабы семью сохраняют? Кормить-то меня кто-то должен. И сына моего.

– Но ведь этот период, когда женщина вынуждена жить с нелюбимым, не вечен. Однажды ты станешь самостоятельной и начнешь новую жизнь. Она вполне может сложиться успешно. Ты вон, какая красивая. Если еще и характером удалась…

Мила усмехнулась. Чем-чем, а характером она, действительно удалась. И лично ее он устраивал абсолютно. Окружающие, правда, вечно выражали недовольство, ну, да это их проблемы.

– Приходи ко мне завтра вечером, – неожиданно сказала Мила. – Я бы сама с тобой куда-нибудь двинула, да ребенок приболел, не с кем оставить. А муж… Опять куда-то уехал… Приходи, попьем чаю, пообщаемся…

Видимо, что-то интригующее, манящее прозвучало в интонации Милы, отчего Олег ласково посмотрел на нее и сказал:

– А что? Вот возьму и приду!

Про «муж уехал» Мила обронила, конечно, намеренно. Чтобы парень точно пришел. Она уже на скамейке той все решила про месть Юрию. Одного не учла: сына.

А на него произошедшее – постельная сцена матери и чужого мужчины и обиженные вопли отца за дверью квартиры – произвело неизгладимое впечатление. Можно сказать, что с того момента мальчик стал воспринимать жизнь как месть матери. Тогда-то он и появился, этот насмешливый, полный яда и вместе с тем беспомощности взгляд, от которого Миле всякий раз становилось не по себе. Тогда же и треснули ее отношения с сыном. Да, собственно, много чего произошло с того момента. В первом классе у сына появились порно-карты, потом порнофильмы. Потом засосы на шее и табуны девчонок, желающих провести время с самым крутым мальчишкой их двора. Потом требовались деньги им же на аборты и лечение в КДН…

Милу Мирон категорически перестал слышать и слушать, ее замечания воспринимал как посягательство на личную жизнь и непременно напоминал о том вечере, когда в одно мгновение перестал быть ребенком – любимым и любящим. Ответом на любое замечание матери теперь стала равнодушная спина.

Где-то в 13 лет Мирон впервые повысил на мать голос, когда она попыталась запретить ему бежать в компьютерный клуб, где он в промежутках между изучением девчоночьих тел в Интернете зависал с ребятами, играя в виртуальные бои, кого-то сладострастно убивая, расчленяя, уродуя.

– Ты живешь в кошмаре! – орала на него Мила, пряча ключ от входной двери. – Ты понимаешь, что из тебя может вырасти насильник, убийца? Тебе надо учиться, сегодня без хорошего образования человек ничего не добьется, он просто никому не нужен!

– Тебе я давно не нужен, – отрезал Мирон, полоснув по матери тем холодным, циничным взглядом, который впервые Мила заметила у него в момент пребывания в постели с Олегом…

С годами Мирон из чахлого ларингитника с диким лающим кашлем превратился в крутого мускулистого прожигателя жизни, в неуправляемого самца, каким Мила категорически не желала видеть сына.

Муж месть Милы воспринял своеобразно. Он просидел всю ночь под дверью, двинул в челюсть вышедшему утром из квартиры Олегу, пообещав его убить, потом вошел в квартиру и…. начал жить так, словно ничего не произошло. То есть, сам по себе. Как квартирант, который вынужденно отстраненно-вежливо общается с хозяйкой жилья по имени Мила и по странному стечению обстоятельств – его «однофамилицей». Она расценила это как его слабость и приняла негласное соглашение «жить ради ребенка», который рос проблемным и словно чужим. Милой двигал обычный страх не управиться с сыном, если не дай бог, что-то случится серьезное. В конце концов, почему это серьезное должно упасть на плечи только ей? Пусть папаша тоже почешет репу, когда гром грянет…

Что же до Олега, то он сошел с небосклона Милы так же неожиданно, как и взошел на него. Он быстро понял, что главное препятствие в их с Милой отношениях – ее сын Мирон, который становился агрессивным и истеричным всякий раз, когда Олег приходил к ним в дом или встречался на улице. «На тебе я бы женился с радостью. Но твой сын всегда будет стоять между нами. А вместе с ним и твой муж. Я не готов к этому», – сказал Олег и ушел из ее жизни. Мила не страдала. Она разучилась страдать. Она научилась считать женские страдания глупостью чистейшей. Ее душа вскоре адаптировалась к новым условиям жизни – со ставшим ненавистным человеком в статусе мужа-квартиранта, с сыном, который вел как натуральный оторвыш, к жизни без любви, без понимания. «Что ж, буду пробиваться сама! Мы еще посмотрим, ху из ху!».

ХХХ

… Оценив в зеркале морщины – свидетельниц этого самого пробивания, Мила тяжело вздохнула. Нет, думать об этом нельзя. Потом. Сейчас у нее в гостях любимый мужчина – Валерий, от одной мысли о котором у нее кружилась голова. «Господи, как же сильно я на него подсела!» – подумала Мила, запуская руку в карман любимого.

Что она хотела там найти? Ничего. Ею просто двигал страх упустить, проглядеть что-нибудь чрезвычайно важное, что может изменить, сломать ее жизнь. Она понимала, что эта болезненная привычка появилась у нее после ситуации с брюками мужа, но ничего поделать не могла. Более того, она ловила себя на том, что заглядывает в карманы не только мужа, сына и любовника – у нее появилось устойчивое желание нырять в столы, в личную электронную переписку сотрудников. Мила хотела знать все о подчиненных. И это ей во многом удавалось. Оправдывала она свои действия тем, что созданный бизнес ей безумно дорог, что она не имеет права по глупости, по отсутствию информации или по несвоевременному реагированию разрушить его. Оправдание казалось Миле столь весомым, ну просто жизненно важным, что она совсем перестала стесняться этой своей особенности. И если бы ее кто-нибудь застал за столь постыдным занятием, она бы выдала такую теорию, что этот кто-нибудь перед ней бы еще извинялся за то, что помешал процессу досмотра своих же личных вещей.