Иоанна Хмелевская - Смерть пиявкам!

Лицо Марты порозовело.

— Ну вот, я всегда знала, что ты способна оживить человека! Но может, на него так повлиял труп Заморского?

— Может, и труп. Островский — журналист, а журналисты, пренебрегающие трупами, недостойны своей профессии.

Довольно долго мы дискутировали на тему трупов и журналистов, но все же решили, что труп здесь ни при чем.

— И вообще в том, что ты пришла ко мне, не было ничего необычного, ведь ты же не вернулась из какого-то длительного путешествия, скажем, из ЮАР…

— Да, но меня выперли со второго канала! — напомнила Магда.

— Ну и что? Разве я принимаю только представителей государственного телевидения? А мне казалось, как раз наоборот.

— Ладно, допустим, ты права. Так ты думаешь, что он… О боже, я скольжу рядом с темой, как на обледенелом шоссе, лучше скажу прямо. Ведь сейчас я верчу-кручу, а собиралась прийти к тебе поговорить серьезно и начистоту. Давно я его не видела…

Так, а как у нас насчет еды? Хорошо бы продукт сам возникал на столе и не приходилось то и дело бегать в кухню и копаться в холодильнике. Красное вино и коньяк, креветки, сыр… Вот и славно, теперь можно и послушать излияния подруги.

— Если честно, то я почти решила остаться с моим десперадо, смирилась с тем, что он женат… Жена… ну что ж, пусть будет жена, как-нибудь свыкнусь. И тут вдруг появился Адам, и во мне все перевернулось.

Вздохнув, Магда глотнула коньяка, посмотрела на сорняк.

— Мы любили друг друга, — почти сухо заявила она — И что касается меня, то оказалось, что это чувство не осталось целиком в безвозвратном прошлом.

— С его стороны тоже, — еле слышно произнесла я.

— Может быть, — согласилась она — Но сила этого чувства слабее. Для него жена — самое главное, я могу занять лишь почетное второе место. Знала бы ты, как меня тошнит от этих почетных мест!

— Была, — еще тише заметила я.

— Что была?

— Жена, говорю, была…

— Брось, он мне тоже в свое время заливал. Мол, я для него свет в окошке, а жена ненавистна, если бы не ребенок, ушел бы не задумываясь. И не хочу я никаких чувств, ненавижу себя за то, что все еще трепыхается внутри что-то.

«А если Островский за это время нашел себе еще кого-то?» — мелькнула у меня мысль, но я отмахнулась от нее и сообщила.

— Он развелся.

Магда пожала плечами:

— Не верю я, слова одни.

— А ты поверь. Развелся официально — и фактически, и юридически.

Магда наконец повернулась ко мне:

— А ты откуда знаешь?

— Сама видела.

И вдруг меня осенило.

— Так ведь он специально высыпал на стол бумажки из своей папки, чтобы я увидела свидетельство о разводе! Фотография Яворчика, тоже мне важность, нужна она мне как дыра в мосту. Вот видишь, как я поглупела, а все эти пиявки ненасытные!

Магда не на шутку встревожилась:

— Иоанна, ты в порядке? Что-то такое плетешь…

— Я говорю о разводе Островского. Он специально копался в своей папке с бумагами, чтобы якобы нечаянно уронить под стол свидетельство о разводе, знал ведь, что я тебе расскажу.

— А я все равно не верю! Он мне пятнадцать раз обещал — вот, уже развожусь, и шиш! Жена стояла насмерть, ни за что не хотела развода, прикрывалась ребенком. А ребеночек-то давно уже вырос, студент, а этот — ну такой благородный, такой благородный… Ненавижу! Вот мы и разошлись. Погоди, говоришь, сама видела эту бумагу? По-твоему, нарочно уронил?

— О чем я тебе и толкую! Самое свидетельское свидетельство о разводе, на гербовой бумаге, все как полагается.

— Думаешь, настоящее? Не фальшивка?

— Да кому надо такой ерундой заниматься? Одна морока. На дату, правда, я не посмотрела. Даже если вчерашнее, то какая разница.

И тут я вспомнила — ведь Адам же отвозил Магду на своей машине в тот день, когда она нам тут рассказала о трупе Заморского.

— О чем вы тогда говорили? Ты что, из машины его сбежала?

— Нет, он высадил меня в Виланове, попрощались, и я ушла. Все тихо-мирно, без эксцессов. Мы же хорошо воспитанные люди.

— И он даже не упомянул тогда о разводе?

— Не осмелился, наверное. Никаких личных тем, вот о трупах можно поговорить, всегда пожалуйста.

— А он не подумал, что у тебя уже кто другой завелся?

Магда уткнула взгляд в бокал.

— Вино все же легче пьется, — вздохнула она. — Коньяк — штука коварная. Знаешь, я сделала все, что могла, чтобы он в этом уверился. И думаю, он убежден, что я несвободна.

Тут уж я взорвалась:

— На то человеку и дан язык, чтобы им пользоваться! Для коммуникации. Можешь передать Островскому эту мою глубокую мудрость.

— Сама передавай. Слушай, ты и в самом деле думаешь, что он тогда нарочно уронил эту бумагу? Чтобы ты мне доложила? Расскажи, как это происходило, в деталях.

Пришлось повторять еще раз. Пустячный случай занимал нас так, словно речь шла о страшном пожаре или каком-нибудь катастрофическом явлении природы.

Спас меня телефон.

— Есть чем писать? — вопросила Лялька. — Тогда записывай. Первая дата, если не ошибаюсь, Вайхенманн. Она ночевала в мотеле под Парижем, не сезон, так что место нашлось. Отель при казино. И только на следующий день приехала в Париж. По дороге заправлялась, расплачивалась карточкой…

Проклятая шариковая ручка с трудом писала, и я кое-как нацарапала на обратной стороне какой-то официальной бумаги, чем занималась Эва Марш во время убийств. И с каждой записью легче становилось на сердце, но тут выяснилось, что в случае Ступеньского алиби у нее нет.

— А что она говорит? — нервно спросила я. — Где она тогда была?

— Говорит, что сидела дома. Она снимает крошечную комнату в пансионе, вместе с ноутбуком едва помещается в клетушке.

— И что, целый день ни разу не выходила, ничего не ела?

— Пока убирали комнату, выскочила в ближайшее бистро. Так что уборщица ее тоже не видела.

— Но могла видеть мокрое полотенце в ванной, мокрое мыло…

— По словам Эвы, баба несообразительная, вряд ли обратила внимание на такие вещи. Так что алиби очень сомнительное… Знаю, знаю, все сомнения толкуются в пользу обвиняемого, не трудись разъяснять. А фамилия ее Хенрика — Вежбицкий, она дала номер его мобильника, записывай… Но о нем никому ни слова до тех пор, пока все не успокоится и она не сможет вернуться.

— А что она сказала, когда ты ей сообщила, что я все знаю?

— Сначала ничего. Долго молчала. А потом наговорила столько, что мне пришлось бы висеть на телефоне до вечера. Знаешь, у нее такие странные и… ужасные подозрения… Догадываюсь, о чем ты подумала! Сразу говорю — ее Хенрик тут ни при чем… Кто он по профессии? Адвокат по гражданским делам.

Почему адвокат не мог совершить убийства ради любимой женщины, я не поняла, но расспрашивать не стала. Мне хватило твердого подтверждения алиби Эвы на момент остальных убийств. Но Ступеньский… Вот я на ее месте точно бы кокнула его!