Irene - Эфффект линзы

Девушка тяжело вздохнула, даже ее невообразимые кудри как-то сразу огорченно поникли.

— Кирилл Петрович, ну вы же ведете себя, как ребенок… Зачем вы боретесь с этим?! Я ведь тоже боролась! Но у меня ничего не вышло!

Мне так сильно захотелось ее обнять, что, стиснув зубы, лишь силой заставил себя отступить на шаг назад.

— Уходи, пожалуйста…

Она молча встала с моего стола и ушла.

Я остался в тишине и одиночестве. Теперь смогу увидеть ее лишь случайно. Уж в этом могу быть уверен.

Черт возьми, ну почему все так сложно?! Я миллион раз спрашивал себя, что бы было, заметь я ее, например, на какой-то дискотеке. Неужели я мог бы подумать, что Вика — еще ребенок? Вот просто глядя на ее фигуру, лицо, разговаривая с ней… Почему нам постоянно нужно проводить черту: семнадцать лет — это мало, а восемнадцать — в самый раз, одиннадцатый класс — это дети, а первый курс ВУЗа — уже взрослые? И что делать, если, даже замечая эту черту, упираясь в нее каждый раз, не можешь перестать чувствовать, думать, мечтать?..

Я закрыл глаза, заведя руки за голову. Эта история для меня закончилась. Ее нужно отпустить.

И, наверное, обзвонить хотя бы нескольких своих знакомых девчонок.

Или сосредоточиться исключительно на работе. Вот, например, передо мной маячит чудная перспектива побывать в готской тусовке, облачившись в черные одежды.

«Я ведь тоже боролась! Но у меня ничего не вышло!»

Удручающая правда.

Я жил в каком-то странном медитативном трансе, из-за чего время проносилось так стремительно, что даже не успевал оглянуться. Меня сильно лихорадило от отсутствия сигарет, я стал дико раздражительным, особенно по вечерам, когда оставался один в своей полутемной конуре с видом на школу. Но, стиснув зубы, все же держался. Если не бросить сейчас — не бросишь никогда. Опять-таки, своего рода это вызов а-ля «Слабо?!» и дело даже не в том, что моя привычка кому-то не нравится. Дело только в силе духа.

Странно, когда стараешься ни о чем не думать, вовсе перестаешь чувствовать что-либо. За две недели, казалось, во мне вообще не осталось ничего от всепоглощающей скуки. И, признаться, я впервые был этому рад.

Вика снилась мне. Поначалу отчаянно, до одури, каждую ночь просыпался в холодном поту. Потом все реже и реже. Я успокаивался. Скорее всего, это наваждение ушло так же неожиданно, как и нагрянуло. Всего несколько дней спустя после нашего последнего разговора ко мне в кабинет зашла Вера Михайловна, с трагическим выражением лица положив на стол фотографию. Взглянув на нее краем глаза, я понял, что очень странно выгляжу, если меня сфотографировать украдкой, под углом в сорок пять градусов и снизу. Моя наставница сурово свела брови и осуждающе покачала головой, отметив, что нашла это «у нее в тетради прямо на уроке». Я тяжело вздохнул. Вера Михайловна, выполнив свою крайне важную миссию, ушла, а я порвал фотку и усилием воли подавил самодовольную улыбку на лице.

Почему-то я думал, что встречи «стрелками» уже никто не называет, даже школьники. Но Сдобников, встретив меня в холле первого этажа в четверг, напомнил о «забитой стрелке» с юным готом на полдевятого вечера. Хм… пожалуй, мне придется перетряхнуть весь свой школьный гардероб, если мама только не выбросила его на свалку.

Впрочем, я волновался напрасно. Мама, по привычке накормив меня от пуза, указала, где искать мои старые вещи. В нашем доме всегда было множество самых разных, порой, ненужных предметов, так что после моего отъезда на учебу в другой город, в одной из безнадежных попыток убраться, она упаковала мои старые футболки и джинсы и спрятала их на чердаке. Наверное, не надеясь, что когда-то настанет такой странный час, когда реки повернут течение вспять, а я захочу надеть старинную черную футболку с черепом и пару браслетов с шипами.

В сущности, те, кто называют себя готами в нашем городе, только думают, что они настоящие готы. Преимущественно, это обиженные на весь мир подростки, распивающие водку на кладбище, подводящие глаза черным и слушающие песни типа «I want you dead» и все с подобным же смыслом. Поэтому мне совсем не обязательно наряжаться в костюм дворянина восемнадцатого века с жабо, панталонами и кудрявым париком. Скорее всего, будет достаточно пары серебряных печаток, шипованных браслетов и сережки в брови. И никакого галстука. А-а-а, как здорово!

На чердаке было светло, пахло теплой пылью, как почти на всех старых чердаках, и чем-то древним. Думаю, Маше Карасевой понравилось бы — в этих доисторических завалах вполне можно было найти динозавра. Я вытащил на середину маленькой комнатушки несколько незакрывающихся чемоданов и принялся разбирать сокровища своего детства.

Пайта с «Арией». Железная цепь со знаком анархии. Потертые кожаные перчатки с заклепками, без пальцев. Заношенные рваные джинсы и плетеная фенечка из красной веревки. О, Боже, я был сразу всем — и анархистом, и готом, и металлистом, и даже хиппи. Мне стало так весело, что я с интересом углубился в бездонный чемодан, уже побаиваясь найти там что-то совсем неожиданное, вроде розового зайца.

На самом дне, свернутый почти в дудку, лежал мой старинный кожаный плащ. О, да… Я встряхнул его, недоумевая, как теперь разгладить эти ужасные заломы и складки. Но этот прикид для моего «готского» имиджа был просто идеален.

Вытащил из-под завалов пыльное мутное зеркало. Плащ, хоть и с треском, но все же налез на меня. Я ухмыльнулся. В этом фантастическом сизом стекле я и вправду выглядел, как вампир. Собрав остальные отобранные вещи, спустился с маминого чердака и помчался домой, чтобы успеть «навести марафет». Скука отступала. От предчувствия маскарада с привкусом опасности во мне вспыхнул азарт.

— Ох, ты ж ё-моё! — Сдобников еле сдержался, чтоб не засмеяться во весь голос. Я вышел к нему, как лесное чудище, из-за темных зарослей бузины. Черный длинный плащ, сережка в брови, на шее — железный анкх на крупной серебряной цепи, торчащие во все стороны волосы и слегка подведенные черным глаза… Красавец!

— Все, Витя, больше ни слова… Я и так дико рад, что все это происходит ночью.

Сдобников размеренно двигал челюстью, лениво пережевывая жвачку, и еще раз ухмыльнулся. Потом он двинулся вразвалочку к круглой клумбе в конце аллеи. В парке не было ни души.

— Туда точно не придет никто из нашей школы? — Я беспокойно огляделся по сторонам.

— Не-а. Это не местные. Приезжают сюда, потому что им нравится наш стремный парк. Это с двадцать седьмой шахты ребята, — ответил он, не поворачивая головы. — Я сказал, что вы недавно тут появились и не знаете, с кем тусить. Остальное сами придумаете…

Мы остановились около клумбы, парень присел на парапет. Ночь была удивительно теплой, несмотря на начало декабря. Вдали послышались чьи-то тихие шаги, звякнуло разбитое стекло, кто-то выругался.