Владимир Гурвич - И корабль тонет…

— Понимаю, — пробормотала Алла.

— Видишь, тебе не о чем беспокоится. Разве только обо мне. — Шаповалов громко захохотал.

Аллу накрыла такая мощная волна ненависти к этому человеку, что ей понадобился весь неприкосновенный запас выдержки, чтобы не наброситься с кулаками на него.

— Я это и делаю, — сказала она.

— И напрасно, я это все равно не оценю. Я взял тебя, чтобы трахать, а не для того, чтобы ты изображала передо мной сестру милосердия. И пока мне этого будет хотеться, ты будешь плыть на этом корабле. Ты это от меня хотела услышать?

— Если тебе больше нечего мне сказать, то да.

— Вот и замечательно, всегда становится легче, когда все выясняешь. А сейчас иди, мне надо кое о чем покумекать.

Алла встала и вышла. Как ни странно, но Шаповалов оказался прав, она, в самом деле, чувствовала определенное облегчение. Правда, оставалось неясным, а когда у него пропадет желание ее трахать? И не пропало ли оно уже? Или совсем близко к пропаданию? Или еще хуже переметнулось к этой Марине? Но с ней она постарается справиться.

Филипп лежал в своей каюте и думал о Марине. Ее фигура очень ярко и натурально вырисовывалась на экране его воображения, он видел ее высокую зрелую грудь, не скрываемые шортами длинные стройные ноги. Юноша ощутил волнение и удивился этому обстоятельству. До сих пор ничего подобного с ним не происходило. Удивительно, что она вызывает у него подобную реакцию.

Что-то с ним происходит, что-то меняется в нем? задал он сам себе вопрос. И не смог на него ответить. В последнее время он ловит себя на том, что хуже понимает самого себя. Еще не так давно ему казалось, что он неплохо разбирается в себе, знает, чего хочет, чего не хочет, к чему стремится. Но едва он вступил на борт яхты, как прежняя ясность растворилась то ли в безбрежном океане, то ли в горячих лучах солнца. Он откликнулся на приглашение отца с единственным намерением заявить о своем полном разрыве с ним. И не только и может быть даже не столько из-за матери. Он рано ощутил отторжение от него; все, что тот говорил и делал, вызывало у него сначала неосознанное, затем и осознанное несогласие. Он отвергал этот жестокий мир, в котором жил отец, и который считал естественной средой обитания человека. Он же Филипп остро ощущал его враждебность к себе, всему своему существованию. Он не хотел видеть в других врагов; даже если они и не друзья, а соперники, это вовсе не означает, что необходимо вести с ними непримиримую борьбу.

Внутренне Филипп был убежден, что можно, если не со всеми, то со многими устанавливать вполне добрые отношения. Людям не обязательно конкурировать друг с другом; конкуренция рождает непримиримость и враждебность, совершенно ненужную и бессмысленную. И затем они уже не в состоянии ничего изменить и вынуждены до конца жизни подчиняться однажды выбранной позиции, нести эту ношу даже тогда, когда отпали все прежние причины для конфронтации. И он видел на примере отца, как овладевает им этот демон, делает жестоким и безжалостным.

В последнее время Филипп много размышляя над тем, кем он хочет стать. И, как и на другие вопросы, не находил ясного ответа. Иногда у него возникало странное желание стать общественным деятелем, организовать мощное движение. Какие цели и задачи оно должно ставить, он представлял смутно, но это должно быть нечто прямо противоположное тому, чем занимался и что отстаивал отец. Уж это он знал твердо. В университете он даже сделал попытку реализации своего проекта. И к его большому удивлению, нашел отклик. Оказалось, что не только он думает в этом же направлении, таких было не так уж и мало. И что самое удивительное, они были готовы его слушать и даже идти за ним. И тогда он вдруг понял, что ему по большому счету нечего им сказать. В голове кружился целый рой мыслей, но, несмотря на их обилие, они были невероятно рыхлыми, неустоявшимися. В каком-то смысле он и сам не знал, о чем же он думает, куда хочет двигаться. Все, что было внутри него, это не более чем неосознанный, хотя и сильный протест. И Филипп видел, что эта неопределенность разочаровывает его товарищей, задувает пламя вспыхнувшего у них энтузиазма.

Только тогда Филипп осознал, как же мало он знает и понимает. А ведь до этого момента считал себя эрудированным юношей; он всегда много читал, более того, это занятие являлось его настоящей страстью. Но, как выясняется, либо книги попадались ему не те, либо надо было читать значительно больше.

Хотя иногда вдруг возникало смутное ощущение, что дело совсем не в количестве прочитанных книг. Точнее, не только в них, можно читать вся жизнь запоем, а не продвинуться ни на шаг вперед. Есть еще нечто иное, что следует понимать, осознавать. Но пока в этом вопросе он никак не мог разобраться, все его попытки это сделать натыкались на невидимый барьер, который не удавалось преодолеть. Он все ясней понимал, что без посторонней помощи сделать это не удастся. Он стал искать людей, способных помочь, его внимание привлекли несколько преподавателей, показавшиеся ему более умными и чуткими, чем остальные.

Будучи от природы крайне застенчивым, Филиппу понадобились недюжинные усилия, дабы обратиться к первому из них за советом. Но то ли Филиппу не удалось объяснить, что же его беспокоит, то ли преподавателю было не до внутренних проблем студента, ничего путного из этой попытки не вышло. Неудача отбила желание повторить такую же попытку с другим профессором.

Вот тогда он почувствовал сильную горечь оттого, что рядом с ним нет по-настоящему близкого человека, которому можно поведать самое заветное и который сделать все от него зависящее, чтобы его понять и помочь. Матери нет в живых. А отец… О нем он не хотел и думать.

Его захлестнула с головой волна одиночества. Товарищи отошли от него, близких людей нет. Но как жить в полном человеческом вакууме? Однажды к нему пришла мысль: а если эта ситуация навсегда? Страшней мгновения он еще не переживал. Филипп всегда был довольно замкнутым, отделенный от других незримой стеной. Но в ту минуту он осознал, что вовсе не желает прожить свой век в замкнутом пространстве, он нуждается в общении ничуть не меньше, чем другие люди на земле.

Как жить с этим комплексом невыясненных вопросов, Филипп не знал. Он нуждался в участие не меньше, чем в разъяснении того, в чем испытывал сомнения. К тому же это его странное свойство… Но об этой стороне своей натуры он предпочитал не думать. Конечно, ничего из этого намерения не получалось, мысли приходили сами, не спрашивая разрешения. А, кроме того, он сейчас вдруг ощутил…

Да что же с ним такое творится, думал Филипп? Как жить, не зная ответы на сущностные вопросы. Они так его мучили, что он в первый же день пребывания на яхте, едва не отправился к отцу разговаривать на все эти темы. Разве не его обязанность разъяснить сыну темные, неясные стороны бытия, протягивать ему путеводные нити, которые выведут его на дорогу, по которой он сможет шагать спокойно и уверенно. Но желание поговорить с отцом быстро испарилась, он снова обнаружил тут Аллу, увидел все, что тут происходит. Эти странные люди, что они тут делают? Пишут сценарий о жизни отца? Неужели нет интересней темы? Разумеется, он, Филипп, прекрасно понимает, что это очередная блажь родителя, ему нравится заставлять людей танцевать под свою дудку, выставлять на показ свои пороки. Отец неоднократно ему говорил, что деньги позволяют человеку, который их имеет, делать с человеком, их немеющим, все, что угодно. Любую гадость, любое преступление. Такие высказывания поднимали в Филиппе волну возмущения. Хотелось доказать, что это не так. Но как это сделать, не представлял.