Владимир Гурвич - И корабль тонет…

Ольга Анатольевна нашла мужа на носу яхты. Он смотрел, как разрезает она волну, разделяя сплошное поле воде на две пенные дорожки. Несколько секунд она наблюдала за ним. К ней вдруг пришла испугавшая ее мысль: а не является ли ошибкой вся их так называемая жизнь, как иногда именовал ее Шаронов? Правильно ли они сделали, что встали на этот путь? Чем, в сущности, плохо обычное существование, если оно опирается на здоровое моральное основание, если в нем нет места лжи, лицемерию, предательству, стяжательству? Если оно одухотворено подлинным творчеством? А теперь они ушли от всего этого куда-то в даль. Но только есть ли у них уверенность в том, что им известно, где они сейчас находятся и куда направляются? Они много с ним говорили об истине. Но ей иногда кажется, что эти разговоры не приближают к ней. А может и отдаляют. Никто точно этого не знает. Они движутся по какой-то траектории, и это движение принимают за единственно верное направление. Но где хоть какая-то гарантия, что это именно так, а не иначе. Все это не более, чем их представление об этом, еще одна очередная иллюзия, которые столь обильно насылаются на человечество.

Ольга Анатольевна резко мотнула головой, как бы пытаясь выбросить эти мысли из головы. Удивительно, что они всплыли именно в тот момент, когда у нее большое горе. Как такое могло случиться, не понятно. Раньше ничего подобного с ней не случалась, она всегда была целостной натурой. Нет, то, о чем она размышляла минуту назад, все это пустое и ненужное, На самом деле, у нее нет сомнений в правильности сделанного ими выбора.

Ольга Анатольевна подошла к мужу. Тот обернулся к ней. И ей показалось, что он был недоволен тем, что его побеспокоили.

— Оля, посмотри как красиво, меня так завораживает это зрелище, — показал он на пенный след.

Но она даже не взглянула.

— Я только что получила письмо по электронной почте.

— От кого? — сразу же насторожился он.

— От лечащего врача сына. Он пишет, что негативный процесс ускорился. И нужно торопиться с операцией. Чем раньше ее сделают, тем больше шансов на положительный исход.

— Но у нас же нет нужной суммы.

— Скажи это болезни, пусть приостановит свое развитие до того момента, когда у нас появятся деньги.

— Что же ты хочешь?

— Хочу, чтобы ты чаще вспоминал, что ты отец.

— Я этого никогда не забываю.

— Тогда докажи.

— Я должен это доказывать?

— К сожалению, да. Ты понимаешь, что если мы не будем ничего делать, мы можем потерять сына.

— Я все время думаю об этом.

— Что толку думать, если ничего при этом не меняется.

— Но я не знаю, где достать эти проклятые деньги.

Эту фразу она не собиралась произносить, ее даже не было у нее в голове, по крайней мере, ей так казалось. Но она сорвалась с ее губ, как срывается камень с края ущелья.

— Если бы не ушел со своей работы, продолжал бы писать сценарии, у нас была бы такая сумма.

Она увидела, как вздрогнул всем телом муж, а его лицо мгновенно побледнело.

— Видишь, чтобы заработать, я вернулся.

— И где деньги? — почти грубо спросила она.

— Ты никогда так со мной не разговаривала.

— У нас никогда не умирал сын.

— Мы делаем все, что в наших силах. Плывем на этом проклятом корабле.

— Сыну нужен конкретный результат, а не наши усилия.

— Но для всего нужно время. Я готов работать и день и ночь.

— А если у нас уже не осталось ни дня, ни ночи, то, как в таком случае поступать?

Шаронов молчал, на его лице отразилась мука. Но в Ольги Анатольевне впервые не шевельнулось сочувствие к супругу, мысленно она перенеслась к сыну, в санаторий. Она знала, что он там окружен максимальной заботой; чтобы это произошло, они отдали все деньги, которые у них имелись. И все же она должна в такой момент быть рядом с ним. Но не может; если она оставит мужа здесь одного, то у нее нет никакой уверенности, что он сделает все, что надо. Для него — эта работа сродни настоящей каторге. И она опасается, что он не сумеет себя переселить.

Ольга Анатольевна почувствовала, как сильно устала от этой двойственности, оттого, что ее душа вынуждена разрываться между двумя самыми близкими и дорогими ей мужчинами. Как долго у нее хватит сил выдерживать такое напряжение?

Прошло несколько минут, а муж продолжал молчать. Ее вдруг подхватил вихрь раздражения.

— Я так понимаю, Андрей, у тебя нет ответа на этот вопрос.

Шаронов посмотрел на жену и отвернулся.

— А у тебя он есть?

— Представь себе.

Шаронов снова посмотрел на жену, в его глазах засветилось удивление.

— И что же ты предлагаешь?

— Иди немедленно к Шаповалову, покажи ему, что ты уже написал. Скажи, что скоро закончишь всю работу. Объясни состояние сына. Хоть на колени бросайся перед ним, но умоли ему заплатить тебе авансом. Нам нужны деньги сейчас, а не тогда, когда…

— Я не смогу упасть перед ним на колени, — тихо произнес Шаронов.

— Если понадобится, сможешь. Вспомни, что на кону. Ты пойдешь?

— Да, — после едва уловимой паузы согласился Шаронов.

Ольга Анатольевна почувствовал небольшое облегчение. В глубине души она боялась, что муж может не то, что не упасть перед Шаповаловым на колени, но и вообще отказаться просить у него деньги. Она знала, что в своей жизни Андрей ни разу ни у кого не просил оплатить ему еще не сделанную работу.

— Тогда подготовь то, что надо для этой встречи, и иди, — сказала она.

Ольга Анатольевна смотрела вслед мужу. Он шел понурый, сгорбившийся, опустив вниз голову. И она снова поймала себя на том, что не испытывает к нему жалости. По большому счету она все также не понимала, что же с ней происходит.

Шаронов сидел за компьютером и тупо смотрел на светящийся монитор. Внутри была непривычная и какая-то бездонная пустота. Он был рад, что жены не было в каюте, ему сейчас более всего хотелось побыть одному. И даже не для того, чтобы попытаться осмыслить происходящее, а для того, чтобы преодолеть в себе отторжение от всего того, что тут происходит.

Чтобы помочь себе, Шаронов попытался вызвать на экран памяти лицо сына. Таким, каким он видел его при последней встрече, за несколько дней до отъезда сюда. Почему именно его мальчик был наказан этой тяжелой болезнью? Таким вопросом он задавался неоднократно. И всякий раз получал разные ответы. Но ни один из них не давал того понимания, которое бы принесло облегчения. Когда-то он твердо верил в то, что в мире царит благое начало, которое рано или поздно непременно одерживает вверх. И именно ради него, ради того, чтобы направлять людей на этот светлый путь, он порвал с прежней жизнью, вступил на новую, абсолютно неизвестную стезю. Но болезнь и даже смерть человека — разве проявление мировой благости? Сомнения и раньше бороздили его сознание, но он искал им объяснения в необходимости вечного и непрерывного обновления. Эта та жертва, которую приносит человечество на алтарь мирозданья. Ведь все в нем подвержено переменам, ничего не сохраняется неизменным, все течет и видоизменяется. Таков закон и люди подчиняются ему так же, как и все остальное во Вселенной. Но когда болезнь настигла сына, стала все чаще появляться у него мысль, а не слишком ли этот закон суров и непреклонен. И чем сильней развивался недуг, чем этот рефрен звучал все настойчивей.