Игорь Гергенредер - Русские эротические сказы

Бородастый влил в себя всю кружку. До этого он сколько ни пил, а был в памяти. Но «белый медведь» — зверь полярной ночи. Его убить — это подвиг с накладкой.

Пошли к поезду, а главарь, как дурачок, хихикает, не желает в вагон садиться. Тычется по перрону туда-сюда, пристаёт к пассажирам. Бандиты его насилу уламывают. Пинской говорит:

— Пётр, поезд без нас уйдёт! Смотри — проводник уже поднимает свой… как называется-то?

Ревун брякни:

— Х…!

Бородастый как загогочет и к проводнику:

— Свой х… поднял в руке? Отниму-уу!

Бандиты еле-еле оттащили — сунули проводнику на лапу, чтоб не шумел. На ходу уже подсадили в тамбур пьяного. В купе развезло и Пинского — приваливается к Петру и бормочет ему в ухо:

— Зачем ты отнимал у проводника х…? Ты мог его сломать! Если б ты его сломал — поезд бы не поехал.

А колёса учащённо постукивают на стыках, поезд летит по бескрайней России. Сутки сменяются сутками — Бородастый пьёт без просыху. Распирает балдёжка Петра: у него в руках — виднейший подпольный миллионер.

Проследовали Армавир. Уркаганы кайфуют в вагоне-ресторане. За окнами — пейзажи Кавказа. Бородастый опрокидывает рюмку за рюмкой, жрёт чахохбили, порыгивает. Огромный выпирающий подбородок — ну, колун и колун! — залит соусом. Прыщи лоснятся и выглядят ещё отвратительнее. Бандит глядит на Пинского с ухмылом:

— Думаешь о курорте, о загорелых бабцах… а надо думать, г-хи, г-хи, о лодочке…

Братки знают суть намёка — посмеиваются. А Пинской — ниже травы, тише воды. Куда лоск и ум делись? Знай кивает с подобострастьем.

Но притом думает вот о чём. Скоро поезд побежит по черноморскому берегу. А там, от Туапсе до Сухуми и дальше — владения кавказских мужеложцев. Курорт лепится к курорту: и на каждом полустанке жопники караулят приезжих.

Раньше насиловали, не ведая помех. Местные менты, прокуроры давно куплены, да многие из них и сами обожают мужчину в позе раком.

В этой связи стало столько случаев, до того насильники обнаглели: средь бела дня за первый же куст заведут и, ори не ори, распялят отверстие, сделают свистуна трубачом.

Тогда вмешался преступный мир Центральной России. Под угрозой большого кровопролития был принят уговор: к мужчинам силу не применять. Вдувать только по согласию, а его записывать на магнитофон.

Если кавказец пошёл на уговор, он его держит железно и трепетно. Отзвучали жалобные мужские крики. Но чувства жопников, конечно, не остыли. Голодные стаи рыскают от станции к станции: чтобы соблазнить курортника, несут с собой выпивку, фрукты. И прут магнитофоны.

Пинской, зная об этом, услужливо сыплет хиханьку на подначки Бородастого. А колёса постукивают на стыках — скорый мчится по побережью. Всё ближе конец пути — Гагра. Блекнут дневные краски юга, настаёт вечер.

Бородастый высказывает Пинскому уже без всякого стеснения:

— Что, сучка, чуешь нехорошее? Угождай — не теряй дорогое время.

Банда:

— Ха-ха-ха!

Пинской поёживается и объясняет с виноватым видом:

— Да я вот всё думаю — чем угодить…

Главарь в рык:

— Ну, пр-ридумал?

Пинской помялся, как девочка, и с ужимкой вякает:

— Могу… в туалет проводить тебя…

Хохот громыхнул на весь вагон-ресторан. И вот уже братки смотрят на дельца как на последнюю падаль. До чего изговнялся от страха! Экая пакость. А недавно встречали его почти с поклоном.

Главарь наслаждается: плюнул на два пальца, пригладил Пинскому чёлку:

— Веди-и!

Пошли вдвоём в нужник. И хотя Бородастый пьян, воры не опасаются, что спутник ему что-нибудь сделает. Если б он посмел в нынешнем положении — весь Закон встал бы против него. Всюду найдут: с живого будут кожу сдирать узенькими лентами. И он это знает.

Ввалился Пётр в нужник — Пинской за ним. Глянул на часы: через две минуты — станция. Бородастый икает, сопит, усмехается:

— Ну-у… сымешь с меня брюки?

Спутник говорит:

— Немного позже. — Его рука в кармане, а там — кастет. Бандюгу кастетом — бамц в висок. И — с хорошим размахом — по лбу.

Пётр в отключке привалился к стенке, бряк на задницу. Поезд тем временем встал. Пинской выждал, когда он тронется, опустил окно. Он обладал силой гимнаста — и хотя и с немалым напряжением, но поднял Бородастого и сбросил на придорожные кусты. Тут же выпрыгнул и сам: поезд ещё не набрал скорость.

Бородастый очнулся в траве под деревьями, куда его откатил спутник. В башке от боли треск; всё перемешалось-спуталось. Слышит голос Пинского:

— Пётр, ты живой? А ведь с верхней полки упал!

Кругом темно: уже наступила ночь. Туша лежит — мозги в контузии.

— Где мы?

— В поезде. Но он не может ехать. Ты бросился на проводника, вырвал у него… ну, то, что он поднимает… х…! И сломал! Ему нечего поднять. Ты хоть помнишь, как отнимал у проводника это самое?

Пётр вспомнил: и бросался, и отнимал…

— По пьянке это… а я не хотел. Ехать надо! Чего теперь-то?

Пинской суёт ему в пасть горлышко фляжки, а в ней — «белый медведь».

— На-ка попей, пока проводник новый х… достанет.

Бородастый пососал, отрубился. Пинской стащил с него брюки. А между деревьями мелькает луч фонарика: подходит стая мужеложцев. Осветили: вот это да-аа! какой товар выставлен! Два эдаких толстенных окорока — ещё и жёстким волосом поросли.

Стая вмиг впала в страшную нервность. К Пинскому:

— Та-а-ргуешь, друг?

— Никогда! Приятель попросил снять с него брюки — я снял. Больше ничего.

— А зачэм он просил? Он хочэт?

Пинской видит при стае магнитофон «Романтика» [3] Известный в шестидесятые годы переносной магнитофон «Романтика» весил шесть килограммов ( Прим. автора ). , который так любили туристы и геологи.

— Спросите — не немой: ответит!

Жопники включили маг, треплют Бородастого по загривку, а по заду жадно — хлоп-хлоп-хлоп!.. У всех наружу торчат.

— Дарагой, хароший, нэ малчи!

А он мычит и только ветры пускает. Жопники в экстазе. Гляди, начнут друг через дружку прыгать. Один прилёг к Петру на траву, суёт ему в ладонь залупу:

— Хочешь рукой попробовать — попробуй! Что скажешь?

Бородастый руку сжал:

— А-а… нашёлся х…! Не бойся, я его ломать не буду. Давай поехали!

В ту же секунду ему и впёрли. Какая понеслась дрючка! Один вздрогнул — его уже очередной оттолкнул и влупляет…

А все вопли, мыки-рыки Бородастого — то, мол, от удовольствия.

Пинской стоит в сторонке, наблюдает ажиотаж и поджидает банду. Знает — она, спохватившись, сорвала стоп-кран и мчится вдоль линии назад. Главарь, живой или мёртвый, должен быть вблизи насыпи. И Пинской не успел уйти далеко.

Несутся бандиты, на бегу представляют процесс пыток… Кусты трещат, топот — будто от табуна.

Как открылось им зрелище многолюдное — впору заржать. Луна озарила перекошенные лица урок, финки сверкают. Но и у кавказцев ножи, а не прутики. Очередь к Бородастому собралась такая — на каждого братка придётся по дюжине.