Игорь Гергенредер - Русские эротические сказы

Певец её взгляд встретил, и причинник кверху. Допел голый человек, тогда глава района надел очки от солнца, толкнул речь. На акции, дескать, отзовёмся: и трясогузку защитим, и дадим нашим людям коней для дороги вдаль.

Сошёл он, депутаты и Додик с трибуны, идут на берег. Там для них купальня сработана из гладко тёсаной сосны, на досках смола слёзками. Мужчины в купальню — раздеться, а из воды девушки туда же — вроде как одеться: после акции. Будь жар-пыл-смак — и раком, и так!

Внутри купальни — гонка толчков; строение-то лёгкое, так и дрожит. Додик и певец туда последними. Додик говорит:

— Удобно тебе, что ты не женат. Жена бы криком сбила тебе слух, и не смог бы петь, как поёшь.

А тот: я бы, мол, излечил от крика. И оба отвлеклись на девушек.

Певший мужчина свою хлюп-хлюп, лицо спокойное. А Додик в мечтанье на девушке-то. И, опять же, грустный.

Потом все пировали в хоромах Додика. Они не из камня, а рубленые. Средь сада как бы из нескольких домов составлены: такие крыши и эдакие, теремки, балконы, входная терраса с колоннами точёного кедра. Под залом, где пир, — не кухня, а горячий завод. Чего только не готовится, сомни котлету в горсти и об зад вытри! Устроен подъёмник. Лишь наверху гости засрут объедками стол, он вниз вжик — и на его место поднимется заново накрытый. Последняя закусь была — павлиньи яйца, фаршированы мяском двуполых раков: сварены в ослином молоке.

Укатили гости, ночь легла. Додик — к жене в спальню; одна стена — зеркало, другая — окнище, в сад распахнуто. Кровать розового дерева — огромным овалом. Мануела, голая жена: и персики дивные, и калачики. Волосом черна, глазом озорна, губы и двадцать ногтей алые, остальное — сахарная пудра.

Встала на постели в позу, и лишь Додик начал труд, как она заорёт. Каждый уловит, что не от боли, а от приятности, но уж громко-то! Весь мужской пол окрест возбудился: от мерина до последнего кролика. Того гляди, из сада отзовётся жабий царь.

После труда ушёл Додик в свой кабинет: панели морёного дуба. Сел в кресло, вызвал по мобилке завхоза.

Это тот самый певец. Теперь он в тёртых джинсиках, футболка серая. Зовут его Тиша Усик. Фамилия — Бурмистров, а Усик отчего? Его отец любил колбасу с чесноком и перцем, но гороховую, и носил, охренеть, какие усы. А деда забирали в космонавты, но вернули за пихаловку с женой учёного. Дед этот усы отращивал не короче, чем у тогдашнего правителя Хрущёва, который славился длиной волос на голове.

А Тиша гладко бреется и вполне симпатичный. Девушки просили: оставь-де усики хоть чуть-чуть — наши фиалки пощекотывать. А Тиша: «Нет!» Ну, мол, хоть один усик оставь кисточкой. Он опять: «Нет!» Его и прозвали Усик.

За хозяйство он в ответе. Кого отвезти, что привезти, починить, заменить — тоже он. Всякого дела мотор.

Зашёл, значит, в кабинет к Додику, и тот ему: ты, мол, сказал про излеченье от крика. Мою жену излечишь?

Тиша Усик говорит:

— А надо? Крик-то из неё от вашей силы.

Олигарх молчит. Не будет объяснять: тут-де, в Лазоревке, хоть кричи, хоть щенком урчи — ни помех, ни последствий. Для него здесь не люди, а перхоть. Но с женой-то он куда лишь не летает — и в Европу, и около, и на острова в столицу Папе Это. И свой ли где дом или отель, везде соседи с влиянием. Начнёт Мануела воздух воплями рвать, а за стенкой — принц Джордж с супругой. От зависти заведут скандал, чтоб навеки твой упал.

Любится он с девушками, но уж больно к жене пристращён. Как кот к валерьянке. Выдержит две случки, а там хоть сушь, хоть тучки, — жену дайте! Прямо беги с ней в Антарктиду. Не жизнь, а пощёчина любви.

Задаёт опять свой вопрос Тише. А тот:

— Для меня вне темы — промять промлемы!

Олигарх мыслит: «Ишь, под академика говор. А вдруг излечит?» Я, говорит, тебе зарплату прибавлю и новые красавки подарю.

А Тиша:

— И спиннинг бы.

— Обсудим и это, если излечишь.

Тиша на паркете постаивает, думает. И вопрос:

— Как и когда с ней начался этот абсурд?

Додик вздохнул. Взял-де я её из этих мест, полетали мы с ней, поплавали — и как энергично ни спали, не было абсурда. А год назад заглянули, мол, сюда от морей отдохнуть. Потом улетели в Санта Крус Тина на Рифе, где моя вилла, жена и закричи. От уговоров толку нет.

Тиша Усик говорит:

— Тут надо по технологии.

— Как это?

Тиша объясняет: она, дескать, упрётся в постель локтями и коленями, а я позади её зада лягу навзничь к нему ногами. И буду, мол, подошвами нажимать на её окорока: на тот и на этот. Потом и любите её и хоть сами орите — она ртом звука не даст.

Додик:

— Ага! Я её так же и вылечу!

А Тиша Усик ему:

— Покажьте ваши подошвы.

Олигарх, в кресле сидя, тапки скинул, ноги задрал. Завхоз смотрит и объясняет: во-первых, у вас-де плоскостопие. Во-вторых, из этой подошвы вам удалили три мозоли и из этой — четыре. Ну, и меж всех пальцев растут волосы, их выдёргивают, но сумки остаются. Все причины, мол, против технологии, и будет жена кричать, как кричала.

Додик велит:

— Свои покажь!

Тиша на паркет сел, красавки и носки снял, одну голую подошву олигарху к лицу, вторую. Обе нежные, как у младенца. Додик глядит, и видятся ему мировые отели Ритц, Негреско, Савой, Бурдж-аль-Араб. В каждом можно утомляться с женой — и ни от кого никакого возмущения.

Повёл Тишу Усика в спальню. При слабом свете Мануела, голей голого, распласталась ничком на постели, спит. И к этим, думает Додик, окорокам чужой мужик будет голые ступни прижимать! Так стало грустно — хоть вели подать щей.

Ну, а если не лечить, то ни в какой своей вилле не быть с женой в обоюдности, ни в каком отеле не спать. Только здесь и тони в любви, как муха в повидле в одной и той же кухне.

Разбудил он жену, сказал, какое принять положение. Она исполнила, глядит на себя в зеркало: что-то, мол, я растрёпана. А Тишу Усика вроде не видит. Додик говорит:

— Только парикмахера тут не хватает.

Настроение, словно изо рта устрицу взяли. А завхоз уже нагишом, уже на спине позади зада Мануелы, ноги приподнял. Правую подошву упёр ей в окорок.

— Двиньте, — велит, — колено вперёд!

Она двинула, он в лад нажимом помог.

— Теперь назад.

И в такт с её движеньем ослабил нажим.

— Второе колено вперёд!

Проделали, как с первым. И пошло у них, и пошло! Тиша будто занят упражнением «велосипед», а она коленями ездит по постели: вперёд-назад, окорока поочерёдно — то в напор, то в сдачу.

Тиша Додику говорит:

— Хлопайте в ладоши на каждый двиг, отмечайте! Ровно тридцать надо.

Олигарх на краю кровати сидит, хлопает.

— Есть тридцать!

У Тиши Усика причинник стоит, и сам он встал коленями на постель:

— Сейчас проверим её на звук.

И тихонечко, вполдыхания, запел: