Юрий Павлов - Ведьмина травка [СИ]

Я смотрел на скатёрку, чего-то не хватало, ах да! Десерт - а дай-ка ты мне пару, нет, две пары брикетиков какао с сахаром, прессованных, по десять копеек - и четыре брикетика какао, завёрнутые в бумажную обёртку, нарисовались на скатёрке.

- Заеббись!! - сказал я сам себе и, развернув колбасу, открыл водку.

Никто не смотрел на меня и, запрокинув голову, я заливал водку в горло, ополовинив таким образом бутылку. Поставив бутылку, обтёр губы, занюхал корочкой чёрного хлеба и откусил колбасы.

- Надо было ещё кильку заказать. А открывать чем? - разговаривал я сам с собой.

Вторую половину бутылки я выпил уже глотками, за два захода, закусывая хлебом и колбасой.

Закончив трапезу - какао решил съесть перед сном - я, вдруг, озадачился - А что делать с пустой бутылкой?

Я вспомнил, что, когда ехали с Забавой в Тридесятое, четушки я оставлял там, где мы ночевали. Но здесь я почему-то озаботился экологией - Спьяну, что ли?

Первой мыслью было зашвырнуть бутылку в Мару, но я гневно и с возмущением отверг это.

- Закопать? - я посмотрел на руки, копать землю пальцами не хотелось - Ааа - я махнул рукой и, бросив на скатёрку бутылку и обёртку от колбасы, свернул её в узелок - утро вечера мудренее, завтра что-нибудь придумается.

Я подбросил в костерок веток и прислонился к дереву, под которым сидел - Всё-таки странный какой-то лес - опять заговорил я сам с собой и огляделся - ни писка комаров, ни бабочек порхания, ни чирикания в кустах соловьёв, ни зверя какого - я помолчал - а с виду вроде бы обычный лес: берёзки, сосны, пихты ... пих ... ты - я клюнул носом и с усилием разлепил веки: напряжение сошло, действовала водка, хотелось спать.

Я встал и, сдвинув веткой, как это делала Забава, догоравший костёр, сообразил, что застелить спальное место нечем. Я снова осмотрелся: ломать берёзовые не хотелось, а у сосен и пихт нижние ветви были на высоте метров четырёх и лезть, уж тем более, не хотелось. На глаза попался узелок скатёрки, и я развернул его - Опа! - ни бутылки, ни бумаги не было!

- Ни хуя себе! Аннигиляция в чистом виде! - я стоял над расстеленной скатёркой и ... и ... я, вдруг, понял, что боюсь ложиться на неё.

Наконец я сообразил, что нужно сделать и, перевернув скатёрку, постелил на место кострища лицевой стороной.

Стоило мне прилечь, как тут же навалился сон.

Я проснулся ночью с пересохшим горлом и торчащим хуем, едва не обоссавшись. Встал и, подойдя к реке, сначала напился, черпая ладонями, а потом поссал.

Тучи разошлись, светила полная жёлтая луна, отражаясь в чёрном зеркале водной глади и, я прислушался, никаких сомнений: словно журчание ручья среди камней, вдоль берега реки разносился звон цикад.

Я вернулся, улёгся и, улыбаясь, заснул под пение цикад.

Утром меня разбудила кукушка и я лежал и считал, но, досчитав до ста, махнул рукой и сел.

Горло пересохло и я, подойдя к воде напился, а потом, как и ночью, поссал в реку.

Вернувшись, нашёл в траве брикетики какао, съел их, наслаждаясь вкусом шоколада, завернул обёртки от брикетиков в скатёрку и убрал в суму. Расшвыряв угольки сгоревших веток, подобрал трут и тоже сунул в суму.

Обувшись в высохшие за ночь кроссовки, есть не хотелось, я отправился в путь вдоль берега Мары.

Шагая по берегу, я смотрел на деревья на другом берегу, и они не казались такими уж высокими, но, когда я поднимал голову, пытаясь разглядеть верхушки деревьев здесь - я не видел вершин за переплетением крон. Наконец я не вытерпел и, сняв с плеча суму, полез на первое же дерево.

Я забирался всё выше и выше. Уже и землю не видно сквозь ветви подо мною. Я глянул вверх - там всё те же ветви, но верхушек не было видно, и я стал спускаться и уже в самом низу, когда до земли оставалось несколько метров, задержался и осмотрел лес и, вдруг, увидел очень большое гнездо прямо под одним из деревьев.

Спустившись на землю, я пошёл к тому дереву.

Гнездо было очень большое и мне пришлось обойти его вокруг, просто перешагнуть я не смог. Не было перьев или пуха, не было скорлупы от яиц. Удивило и то, что вблизи гнезда не было останков мелких грызунов или птиц.

- Что ж это за птица такая здесь ночевала? - спросил я сам у себя и не нашёл, что ответить

Я наклонился и дотронулся до пола гнезда, выстеленного какой-то очень мягкой травой - трава хранила чьё-то тепло. Я отошёл и, спрятавшись за деревьями, стал ждать.

То ли сказалась выпитая вчера водка, то ли притомился в пути, но я заснул.

Я не слышал ни шелеста крыльев, ни пения, но, проснувшись, и бросив взгляд в сторону гнезда, сразу же увидел, что в нём кто-то есть!

Я лежал под и за деревом, и выглядывал, ожидая. Но время шло, а в гнезде не было никакого шевеления.

Осторожно поднявшись и, оставив суму, вышел из-за дерева и, крадучись, приблизился к гнезду ...

В гнезде под деревом спала молодая красивая девушка, укрытая каким-то странным перьевым одеялом, больше похожим на большое крыло.

Я был опустошён, я устал от одиночества и выдохся, накапливалась злость: второй день не было секса. И я, подкравшись к ней, опустился на колени и поцеловал в губы ...

Она испуганно вскинулась, широко распахнув глаза и, увидев меня, моё лицо, так близко - вскрикнула и прижала руку к губам. Из глаз потекли слёзы.

- Ты поцеловал меня? - столько тоски и горя было в этих словах. Она закрыла лицо руками и зарыдала

- Да что с тобой? Подумаешь, поцеловал?

Она убрала руки и, всхлипывая, ответила - Я Алконост, из Ирья, но теперь мне никогда не вернуться в Ирий, никогда не стать прежней, теперь я такой же человек, как и ты, теперь я смертная - и она снова зарыдала.

Было жалко её, но сильнее жалости была злость: за то, что меня подставили, за то, что меня обманули, за то, что меня предали и я, спустил с себя трико и, сдвинул крыло.

Красивое девичье тело, белая нежная кожа, светло-коричневые сосочки - член возбудился, и я залез на неё и, раздвигая ноги, тыкался в промежность, в мягкие шелковистые волосы лобка.

Она с ужасом взглянула на меня, и этот ужас в её глазах, разбудил во мне ярость, дикую ярость и я грубо, с насилием, проник в её плоть.

Она закрыла руками глаза, перестала рыдать и затихла; только слёзы струились по щекам из-под ладоней.

И её покорность взбесила меня: я вытащил член и рывком перевернул её на живот и, сев на неё, засадил член с таким остервенением в жопу, что она закричала от боли и выгнулась, и опала, а я терзал её плоть, распаляясь похотью, и схватил за волосы и потянул и, когда она застонала от боли, сжал её шею и душил, и насиловал и когда она, захрипев от удушья, обмякла подо мною, я излился и разжал пальцы.

И, вместе со спермой, истекла озлобленность и наступило умиротворение.

Я лежал на земле и гладил её тело, щупал грудь, раздвигал губы и ласкал клитор, и так, и заснул.