Галина Чередий - Оригинал

— Она была големом, когда-то давно, но больше это не так, — с ледяным спокойствием, резанувшим по моим натянутым нервам мгновенным осознанием, ответил маг.

— Кто подослал тебя, ублюдок?!

Грегордиан в чистейшем бешенстве бросился к Остадару, Алево, замер являя собой я пребывала в полном шоке, и только гоет был убийственно невозмутим, несмотря на однозначное обещание неминуемой смерти, излучаемое архонтом.

— Это не колдун! — только и успела закричать я в спину деспоту, который молниеносно достиг мужчины и уже протянул руку к его горлу, точно намереваясь удушить того.

Пальцы Грегордиана уже смыкались на шее мнимого гоета, но поймали только воздух. Ослепительная вспышка, оглушительный звон в ушах, давление, дробящее кости в осколки, безжалостно кромсающее плоть, и жуткая сила, сминающая теперь мое горло и вздернувшая как кучу тряпья к потолку — вот что было в следующий момент.

— Эдна! — пробился сквозь отвратительное влажное клокотание в ушах рев Грегордиана. — Отпусти ее!

Кого я должна отпустить? Мой позвоночник был выгнут на грани излома, голова запрокинута под немыслимым углом, и видеть сквозь мельтешащие черные пятна в глазах я могла только потолок.

Боль заполнила каждый уголок тела, затопила полностью сознание, и слов ее выразить не существовало, но однако голос, ответивший деспоту, я услышала абсолютно четко, и от него внутри все как будто замерзло до звона и одновременно расплавилось, сжигая нутро дотла.

— А что ты сделаешь, если не отпущу? — ответила незнакомка, и каждый звук казался новой степенью агонии.

И, судя по двум сдавленным воплям, не только моей.

— Дану, умоляю! — проскрежетал Грегордиан так, что я его едва узнала. — Я посмел оскорбить тебя, не она.

— Оскорбить? — высокомерно фыркнула богиня. — Глупое мое дитя, не мни о себе слишком много! Ты лишь досаждаешь мне глупостью, отвергая замечательный дар. Не мой, но однако же я пока не против тебе его оставить! Но если ты все так же будешь упорствовать, то отниму его навечно!

Ответа от Грегордиана не последовало.

— Не хочешь ты меня о чем-нибудь поумолять? — Я не сразу поняла, что этот ехидный вопрос обращен уже ко мне.

Я бы, может, и взмолилась о прекращении страданий, что она мне причиняла самим своим присутствием, но в легких не было ни капли воздуха, чтобы произнести хоть звук.

— Люди и их ограничения! — фыркнула Дану. — Просто подумай!

И я подумала. Сначала только о том, как же больно мне. Но в следующий миг о том, как мне невыносимы мучения Грегордиана, который все продолжал хрипеть то ее, то мое имя… а потом… потом словно через меня потекла целая река образов, воспоминаний, злости, возмущения. Все, что помнила и испытала, пропустила через себя с того момента, как очнулась по эту сторону Завесы. Какая же жестокая сучка Дану, какая дура Эбха, какой ублюдок этот проклятый Бели, которого они делят, какой вывернутый наизнанку мир она создала, переносить который я готова лишь ради единственного существа во всей Вселенной.

— Надо же, вот значит как это, — пробормотала богиня, звуча несколько недоуменно. — А для меня все совсем иначе.

А потом сознание словно сделало некий круг, пойдя по тем же картинкам, но с абсолютно новыми эмоциями. Каждое существо, мною встреченное, каждый нюанс жизни тут, каждая краска и отблеск солнечного света — весь мир Старших открыл мне свою истинную красоту. Беспощадную, абсолютно иную, но все же красоту. Так, словно во мне сейчас сгорали остатки прежней человечности, открывая новое восприятие, или я видела все совсем не своими глазами. И самое поразительное, что в эту секунду я до глубины сознания понимала, что создавался этот мир все же с любовью. Такой, какую я никогда не пойму, той, что нет дела до понятий «жестокость» или «сожаление», той, природу которой я никогда не смогу принять, но и отрицать ее существование больше ни за что не получится. Восприятие хищника никогда не постигнуть тому, кто начисто лишен потребности убивать, но это не значит, что хищник от этого плох или хорош, он просто есть. Виденье всего творцом никогда не будет понятно творению, и единственное, что остается — это трактовать все, опираясь на знакомую почву, или же принять как есть, не пытаясь облечь в привычные формы. И все же…

— Нет, человек, ты не понимаешь! — ответила богиня на мое мысленное прошение. — Я не стану вмешиваться в противостояние между моими творениями.

Голос Грегордиана затих, зрение окончательно затуманилось, а физическая боль от энергетики Дану будто стала прямой горящей линией на границе сознания, не позволяющей себя полностью игнорировать, но больше не мешающей хоть как-то мыслить.

— Но почему?

— Если у одних нет достаточно силы, ума, изворотливости, чтобы победить, значит время их прошло и пора уступить место другим, пусть даже проклятым и отвергнутым мною созданиям.

Естественный отбор мира Старших? Разуму это было понятно, но не сердцу. Я едва не завопила мысленно: «Это нечестно!», забыв, что честность — это тоже пустой звук для моей собеседницы.

— Им помогает твой супруг, и выходит, что силы не равны! — однако попыталась я.

— Они никогда не равны, иначе как бы кто-то мог одержать победу! Я не буду мешать Бели в его усилиях взять надо мною верх, ведь без него этот мир просто застынет без всякого движения. Он — сила разрушения, необходимая для обновления.

— Обновления ценой бессчетных жизней и морей крови? Не важно чьей? Ведь даже те же дварфы — тоже твои творения, неужели у тебя нет ни к ним сострадания, ни к кому другому?

— Сострадание? Если они победят, то к чему оно им? А если нет, то тем более не стоят его, раз ввязались в заведомо проигрышную битву.

— Они в этой ситуации лишь орудия и марионетки. Если бы ты освободила их от влияния, то противостояния вообще можно было бы избежать.

— Зачем бы мне хотеть сделать то, что под силу даже тебе? Если уж тебе столь претит кровавый исход — не допусти его. Для чего-то ты ведь оказалась в моем мире.

Ясно, никакой помощи не будет, еще и насмешек дождалась.

— Как я могла стать человеком?

— А как могла не стать, раз уж не умерла?

— Дану, пожалуйста!

— Человеком кого-то делает не определенный плотский облик, не способность хоть как-то мыслить, а наличие полноценной души.

— Но как же тогда Илва…

— Душа… хм-м… это как цветок. Я бы даже сказала, как живучий цепкий сорняк. Топчи ее, выдирай, бей на осколки, рви на части — все равно, если останется хоть крошечный корешок, будет почва, прольется немного влаги и пригреет солнце, и вот уже отрастает заново.

Да уж, неожиданное и весьма наглядное сравнение.

— Отрастет — это я понимаю. Но чтобы из частей выросло целое? Мы больше не две разорванные половинки?