Галина Чередий - Подмена

— Гад… мучитель… — сквозь всхлипы выдавила я, обвиняя его в немыслимой жестокости. — Тебе же это нравится! Вот так… истязать… терзать меня.

Грегордиан вскинул голову, щурясь так, словно его бесит то, что я смею отвлекать его разговором в такой момент.

— Нравится? — это даже не обычная его усмешка — оскал хищника, гневный и торжествующий одновременно. Прямо над самой моей уязвимой и так в нем нуждающейся плотью. — Глупое, бессмысленное слово, Эдна! Думаешь, это ты та, кого терзают? Ты понятия не имеешь, каково мне! Я живьем горю, упиваясь допьяна той, кого должен ненавидеть. Смакую и дурею от той, в ком не должен видеть ничего, кроме врага или даже вещи, если только хочу сохранить свой проклятый разум, когда…

Он запрокинул голову, и я не столько услышала, сколько ощутила, как завибрировало все его огромное тело от рождающегося где-то глубоко внутри яростного рыка. Но в это мгновение Грегордиан не пугает меня. Абсолютно. Грудь пронзило острейшей болью совсем другого рода. За искаженным, кажется, чистым бешенством лицом мне почудилась уязвимость. Вот только это мгновение было так кратко, что я ни за что не смогла бы сказать, не было это лишь миражом, который навязало мне так нуждающееся хоть в какой-то душевной связи воображение. А потом Грегордиан резко опустил голову и буквально вырвал из меня жесточайший и совершенно опустошительный оргазм.

— Не буду это делать здесь или все кости тебе переломаю, — пробрался его голос сквозь сплошные дебри моего экстаза.

Я не ощутила прохлады от перемещения, потому что мои нервные окончания еще не оправились от полного безумия. Мне показалось, я совершенно была вымотана, истощена и никогда не смогла бы говорить и видеть, и мое горло было как облито кипятком, а радужки сгорели от вспышки изнутри. Но едва сверху оказался вдавливающий в мягкость постели вес Грегордиана, а его член рывками начал прокладывать себе путь вглубь моего тела, и это сработало как укол адреналина прямо в сердце. Распахнула глаза, чтобы видеть плотный клубок наших тел в сотнях отражений, создаваемых зеркалами. Вскинула еще секунду назад почти бесполезные руки и ноги. Обвилась вокруг него, уже нещадно вбивающегося в меня так плотно, насколько только хватает сил. Вогнала ногти в его мощную спину, сцепила в жестком захвате ноги вокруг талии, впилась в плечо зубами, поощряемая его нарастающими гортанными стонами и все более диким ритмом толчков. И смотрела, бесконечно смотрела в эти бесстыдно лгущие серебристые стекла, на которых он мой прямо сейчас. Мною захвачен, окольцован, пленен. Не просто трахающий меня самец, удовлетворяющий потребность своего тела. А мой мужчина, вколачивающий себя в меня так неистово, потому что хотел навеки оставить под собой. Не позволила себе отвести взгляд, когда мы снова почти синхронно кончали. Не упустила ни единого содрогания, когда его тело медленно отпустило этот шторм. Наблюдала, как постепенно расслаблялся один напряженно вздутый мускул за другим. Грегордиан глубоко и протяжно выдыхнул и сместился в сторону, властно при этом обхватив мой затылок и вынуждая повернуться на бок, лицом к нему. И только тогда впервые за сегодняшний день коснулся моих губ своими. В этом поцелуе не было обычного его ультимативного требования принять его сейчас же. Это поцелуй — послевкусие, а может, некий откуп или его версия извинения за чрезмерную грубость и примитивность каждого нашего интимного контакта. Или я опять себе солгала? Разве он из тех, кто стал бы извиняться за что бы то ни было, так или иначе, добровольно или интуитивно. Я, едва дотрагиваясь, скользнула пальцами по его потной горячей коже, считывая рисунок шрамов, который знаю уже до мелочей.

— Разве на тебе все не заживает почти мгновенно и без следов? — пробормотала, когда поцелуи сошли на нет, превращаясь лишь в касания, потирания его губ об мои. — Откуда эти шрамы?

— Когда нас ранят настоящим, не магическим железом, восстанавливаемся мы с такой же скоростью, что и люди. Может, хуже. Каждый из шрамов — это напоминание о моих ошибках, слабостях или легкомысленной доверчивости, — при последних словах травмированная часть лица деспота дернулась, как от острого болевого импульса.

Я подняла руку, позволив ей замереть в миллиметре от его поврежденной щеки, и взгляд Грегордиана стал предупреждающим, почти угрожающим. Но я не остановилась, давая сама себе позволение не только на прикосновение, но и на большее. Провела по его лицу, на этот раз на самом деле лаская, а не просто требуя физического контакта. Но, похоже, деспот не мог или не хотел от меня это принять. Молниеносно опрокинув на спину, он сковал оба моих запястья железным захватом одной своей ладони, а другой сильно сжал грудь. Вызывающе, даже нагло глядя в глаза, вклинил свои бедра между моими и вжался стремительно твердеющим членом, заставляя захлебнуться вдохом. Но я не разорвала зрительного контакта и не смолчала, уже решившись.

— Разве все между нами должно быть именно таким? Всегда? — горло не слушалось, и вышло нечто вроде хрипа, но я знала, что он все слышал и понял.

— Между нами даже этого быть не должно, — рыкнув это, он вторгся внутрь, и тут же яростный взгляд подернулся пеленой другой эмоции, и Грегордиан резко опустил голову, скрывая ее от меня. — Тебе следует быть благодарной за то, что ты сейчас здесь, а не гниешь в подземелье в цепях или не мертва!

Вот, значит, как! Только так и никак по-другому, деспот Грегордиан? Лишь намек на движение навстречу и тут же жесткий, безжалостный откат?

— Как же ты щедр, мой архонт! — я снова обхватила его ногами и толкнулась навстречу, вкладывая в голос весь цинизм, что смогла в себе собрать. — Это и будет моим вознаграждением за сегодняшнюю ночь и все последующие?

— Кто тебе сказал, что я приду еще? — буркнул деспот, врезаясь еще мощнее.

— Не приходи! Я не буду ждать! — прохрипела, ощущая спазмы приближающегося оргазма.

И прямо сейчас это правда. Провались, исчезни, никогда больше не появляйся, не позволяй увидеть, прикасаться. Не хочу терять саму себя в тебе, не хочу еще больше боли, потому что никому не удавалось меня ранить больнее.

— Будешь… будешь… буде-е-ешь.

Ложе замолотило в стену и застонало, будто при смерти, вторя низкому мужскому финальному крику.

И как мне не было ненавистно признавать, но он прав. Буду.

— Проснись! Просни-и-ись! — вытащил из черноты без сновидений высокий звонкий голосок, и я поморщилась от того, как он буквально высверлил мой бедный мозг. — Тебе поесть нужно, а то будет совсем туго!

Что рядом нет Грегордиана, причем уже давно, знала и без прозрачного намека в виде ходящего ходуном матраса и требовательных воплей Эбхи. Хоть постель подо мной еще пахла нашим сексом и его кожей, лишающей меня воли энергетики, этого мужчины не было поблизости. И я это ощущала даже спросонья. И даже не могла сказать, принесло ли это облегчение или родило новую спираль тоски. Перевернулась, но, когда попыталась открыть глаза, вскрикнула, потому что казалось, что по ним наотмашь полоснули лезвием. Ну надо же, теперь я узнала, что такое похмелье! Как-то за почти тридцать лет прежней жизни обрести этот бесценный опыт не случилось. А тут что ни день, то новое чертово откровение.