Автор неизвестен - Картезианский развратник

— О, я попал сюда не менее злосчастным образом, — отвечал я, — и благодаря твоей лучшей подруге!

— Неужели она жива, моя лучшая подруга? — улыбнулась она. — Ты ведь говоришь о сестре Моник, верно?

— О ней самой, — подтвердил я. — Но мой рассказ займет слишком много времени. Давай сначала поужинаем.

Я пододвинул к Сюзон самые изысканные блюда, но желание остаться с ней наедине и ее нетерпение поскорее узнать о моих приключениях, торопили нас поскорее выйти из-за стола. Мы вновь уединились в ее комнате и устроились на кровати столь же убогой, как прочая обстановка этого притона, никогда еще не служившего пристанищем столь нежным любовникам. Я усадил свою дорогую сестру на колени и прижавшись к ней лицом, рассказал то, что мне довелось испытать после отъезда от Амбруаза.

— Значит, мы больше не брат и сестра! — воскликнула она, выслушав мой рассказ.

— Не стоит жалеть о родстве, дающемся кровью и редко идущем от сердца, — сказал я. — Пусть я больше не могу называть тебя сестрой, ты всегда будешь моей дорогой Сюзон, навсегда останешься кумиром моего сердца. Милый друг, — продолжал я, обнимая ее со всей нежностью, — давай забудем наши горести и начнем жизнь с начала, прямо сегодня, в день, который вновь нас соединил.

Сказав это, я жарким поцелуем припал к ее груди. Я уже засунул руку ей под юбку и был готов опрокинуть ее на кровать…

— Постой! — воскликнула она, отталкивая мои руки. — Остановись!

— О, жестокая! Какие еще жертвы должен принести я судьбе, если ты отвергаешь доказательства моей любви?

— Твои желания я могу расценить только как преступные, поэтому тебе придется отказаться от них. Обуздай свою страсть, а я подам тебе в этом пример.

— Ах, Сюзон! — сказал я. — Ты верно совсем разлюбила меня, раз советуешь мне обуздать мои желания как раз в тот момент, когда ничто не может помешать нашему счастью!

— Ничто не может помешать нашему счастью? — повторила она. — Ах, как же ты ошибаешься!

Тут только я заметил, что она плачет. Я потребовал объяснить, в чем причина ее слез.

— Ты хотел бы разделить со мной мою горькую участь? Но если бы ты хотел, разве я могу быть столь жестока, чтобы позволить тебе это?

— И ты думаешь, что столь слабый довод меня убедит? — заметил я. — С тобой, Сюзон, я готов разделить даже смерть, мне ли бояться разделить твои несчастья?!

Я тут же повалил ее на постель и постарался доказать, что не боюсь опасности.

— Ах, мой Сатюрнен, — воскликнула она, — ты погибнешь!

— Я погибну, упоенный любовью, но моя жизнь в твоих руках.

Наконец она сдалась, и я перешел в наступление. Не стану описывать охватившие нас чувства. Их можно сравнить разве что с чувствами свидетелей жертвоприношения Ифигении или с той глубокой болью, словно вуаль покрывавшей лицо Агамемнона, — страданием отца, видящего, как проливают его кровь, как приносят в жертву его родную дочь. Я хочу, чтобы вы, дорогой читатель, сами вообразили себе произошедшее. Тем, кто на себе испытал превратности любви, и кто, в конце концов, увенчал свою страсть воссоединением с ее предметом, я хочу сказать — вспомните о своих чувствах, заставьте ваше воображение работать. Хотя вы все равно не сможете даже отдаленно представить то наслаждение, которое испытал я. Но что за демон разрушает мое спокойствие, подкидывая мне воспоминания, давно омытые мной кровавыми слезами? Довольно! Иначе я умру от боли!

Мы не заметили, как пролетела ночь. В объятиях Сюзон, которые не разомкнулись даже во сне, я позабыл о своих горестях, позабыл о целом мире.

— Мы никогда не расстанемся, мой дорогой брат, — сказала она.

— Я бы никогда не нашел более нежной и страстной возлюбленной.

Я дал ей слово, что навсегда останусь с ней. Я поклялся ей в этом, и — увы! — мы расстались, чтобы никогда больше не свидеться. Гроза уже была готова грянуть над нашими головами, самым грубым образом срывая любовный флер с наших глаз.

Вбежала испуганная девушка.

— Спасайтесь, Сюзон! — кричала она, — спасайтесь, уходите потайной лестницей!

Мы удивились и хотели было подняться, но было поздно! В комнату ворвался свирепый страж порядка. Сюзон растерялась, задрожала и бросилась было ко мне в объятия, но пристав схватил ее прежде. О Небо! Я рассвирепел, как зверь! Ярость придала мне сил, отчаяние сделало меня непобедимым. Я схватил каминную подставку для дров, готовый воспользоваться ей как оружием, и бросился на пристава.

— Сатюрнен! Остановись!

Я ударил его. Поганый похититель Сюзон упал к моим ногам, а пристав кинулся ко мне. И как я не защищался ему удалось скрутить меня. Меня связали и кое-как прикрыв чем-то из моей одежды, бесчеловечно вышвырнули на лестницу.

— Прощай, Сюзон, — успел воскликнуть я. — Прощай, моя Сюзон, прощай!

А потом я ударился головой о ступеньку и потерял сознание.

Наверное на этом мне стоило бы завершить историю моих злоключений. Дорогие читатели, если в вашем сердце есть хоть немного сострадания, оставьте свое любопытство, не читайте дальше, пожалейте меня! Впрочем к чему теперь эта жалость, ведь скорбь всю мою жизнь одерживала верх над блаженством. Разве недостаточно я проливал слезы? Ступив на борт корабля, я все еще боюсь кораблекрушения. Читайте дальше, и вы узнаете об ужасающих последствиях разврата. О, как же счастливы люди, миновавшие столь дорогой расплаты!

Я пришел в себя на убогом ложе госпиталя для нищих. Мне сказали, что я нахожусь в Бисетре, и при задержании пострадала самая драгоценная часть моего тела.

Мне ничего не оставалось, как безропотно принять эту новую кару небес: «Сюзон, — мысленно обращался я к любимой, — я скорблю о своей плачевной участи лишь потому, что и ты страдаешь от подобного несчастья».

Тем временем выяснилось, что мою болезнь можно вылечить лишь самыми кардинальными мерами — мне предложили сделать операцию, так как только она могла меня снасти. Стоит ли продолжать описывать это мучительное зрелище, да и что еще я могу вам рассказать? Я забылся бредом, который сочли предсмертной агонией. Если бы так и было! Я был бы счастлив! Но вскоре я очнулся от страшной боли.

Я дотронулся до того места, где болело сильнее всего. И о ужас! Я не был более мужчиной! Я закричал так страшно, что мой вопль достиг самых забытых уголков этого дома. Но прошло время, я пришел в себя и уподобившись Иову, покрытому струпьями и сидящему на прахе, смирился с болью и, покорившись Божественному промыслу, горько причитая в глубине своего сердца: «Deus dederat, deus abstulit» [6] Бог дал, Бог взял ( лат. ). .

Я ничего не желал, кроме смерти, у меня не было больше причин, чтобы радоваться жизни. Я желал бы забыть себя самое. Где теперь этот отец Сатюрнен? — говорил я себе, — где этот несчастный любимец женщин! Его больше нет. Жестокий удар лишил его лучшей части тела. Я был героем, а теперь что от меня осталось?.. Так умри же, несчастный, умри! Разве ты сможешь жить после такой потери? Ты теперь не более чем жалкий евнух.