Матильда Старр - Жрица [СИ]

— У нас есть время до захода солнца, не будем его терять. Я ждала тебя целый год.

Она услышала его горечь, но не убрала протянутых рук. И мягкий туман подхватил ее, обнял — и она будто растворилась в его страстных ласках и в ощущении, что самое правильное, что она могла сделать со своей жизнью — это обменять ее на его свободу.

Жертвовала ли она собой ради него? Нет и еще раз нет. Если бы кто-то сказал ей, что это жертва — она бы рассмеялась ему в лицо. Кара лишь обменяла много пустых и холодных дней на несколько часов счастья. И она не сомневалась: это честный и справедливый обмен.

Теперь они будут вместе. До самого конца.

Играла музыка, гремели фейерверки, раздавался хохот и веселый визг. Лидия смотрела в окно на праздничный город, а по щекам ее катились слезы.

— Не грусти, Благословенная, — маленькая девочка с пронзительными глазами уселась на пол возле ее ног и положила голову на колени. — Смерть уже коснулась ее крылом. Я видела это тогда. Ты ничего не могла изменить.

— И что теперь делать?

— Жить дальше. Ты нужна этому городу. Верховная оставила его тебе, вот и правь мудро.

— В подвалах храма больше нет Великого стража… — покачала головой колдунья.

— Это не так уж и важно, — ответила девочка. — Главное, чтобы люди продолжали верить, что он там есть…

Они летят вдвоем. Над бескрайними изумрудными полями, пропитываясь ароматом цветов. Над морем, купаясь в соленых брызгах. Разбиваются о скалы, обнимая их… Два ветра — сильных и неукротимых. Они бесплотны, свободны и легки.

Кара вдохнула полной грудью… Он рядом. Он с ней. Он в ней и вокруг нее. Сильный и прекрасный. И она не очень понимает — где заканчивается она и начинается он.

— А если не захочу быть такой? Если я захочу стать прежней? Обрести тело? Я могу?

Он смеется. Вы когда-нибудь слышали, как смеется ветер?

— Конечно, можешь… Только не делай этого прямо здесь. Спустись на землю. Или хотя бы становись кем-нибудь с крыльями.

Она попробует. Обязательно. Когда-нибудь потом. А пока ей нравится не понимать, где заканчивается она и начинается он.

Вот сейчас. Сейчас он войдет в приемную и скажет — небрежно и даже немного покровительственно:

— Риточка, организуйте мне кофеек…

И легкой уверенной походкой пройдет в свой кабинет.

А через несколько минут Риточка, умопомрачительно стуча каблучками, принесет чашку ароматного напитка. И тогда он встанет ей навстречу, подойдет близко-близко, закроет дверь, примет из рук миниатюрную чашечку на блюдце, отставит в сторону и скажет хрипловато:

— Кофе подождет…

И вопьется в эти вишневые губы, прижмет ее к себе сильно, чуть ли не до хруста. А потом потянет вверх подол строгого секретарского платья… Конечно, поначалу она будет сопротивляться, стучать кулачками по широким плечам — они все поначалу сопротивляются. Но потом обмякнет в его руках, ответит на поцелуй, сначала робко, а потом все жарче и жарче. И тогда он расстегнет наконец фирменные пуговицы платья, или нет — рванет так сильно, чтобы они посыпались…

— Не советую, — насмешливо проговорил грудной завораживающий голос.

— Что? — изумленно переспросил Хрящев. Кофе и прочие вольности тут же вылетели из головы.

Риточка сидела на своем обычном месте и смотрела на него своим обычным равнодушным взглядом.

— Говорю, добрый вечер, Николай Степанович! Решили поработать попозже?

— Я? Да, вот решил… — всю уверенность как ветром сдуло, он невыразительно промямлил, — мне бы кофе, если, кончено, вам не трудно.

— Хорошо, — так же ровно проговорила секретарша и направилась к кофе-машине.

Хрящев пробормотал что-то совсем невразумительное и быстро скрылся в кабинете. И только когда дверь за ним закрылась, он смог перевести дыхание.

Да что это с ним, черт возьми! Почему эта чертова кукла напрочь выбивает его из колеи? Он же всё тот же: 38 лет от роду, квадратная челюсть, не менее квадратная фигура, тренажерка трижды в неделю, костюм дорогой, парфюм тоже, машина — нет слов, какая дорогая. Барышни от 18 и до предела хлопаются в обморок и отдаются прямо на месте… По крайней мере, до сих пор хлопались и отдавались.

Хрящев прошел вглубь кабинета и сел за стол. Насчет поработать — это он, конечно, загнул. В офисе ему делать ровным счетом нечего. То есть, он конечно, гендиректор, и всё такое… Только особой работы его директорство не предполагает.

Он вообще не собирался руководить. И вообще ничего не собирался. Тягал штангу, участвовал даже в соревнованиях… Но никаких звезд с неба и особых перспектив. Университет окончил — лишь бы окончить, даже тему своей дипломной не знал. Зато ее хорошо знал очкарик, который и писал работу. Николай расплатился с ним папиными деньгами.

Потом он несколько раз начинал бизнес — и каждый раз прогорал. Так что Хрящев-старший оплачивал его долги да разбирался с недовольными партнерами. А после очередного краха Николай попросту запил.

Тогда-то и был заключен исторический негласный договор, по которому Хрящев-старший, к тому времени большая шишка в мэрии, покровительствует одной маленькой, но гордой строительной компании, компания назначает гендиректором Хрящева-младшего, платит ему хорошую зарплату и не напрягает с работой, а Хрящев-младший не пьет, не пытается строить собственный бизнес, а главное — находится в офисе весь рабочий день.

Все были довольны. Даже Николай. Конечно, поначалу торчать в кабинете было тоскливо. Раскладывать пасьянсы с утра до вечера — не такое уж и удовольствие. Он пробовал завести телевизор, но грымза секретарша нажаловалась учредителям, те нажаловались Хрящеву-старшему… В общем, телевизор пришлось убрать.

Но в один день переменилось всё. Он встретил в тренажерном зале старого приятеля, который, оказывается, открыл секретарские курсы. Барышням, которые эти курсы оканчивали, требовались не только знания, но и рекомендации. Кто возьмет на работу совсем уж новичка без опыта работы?

«Я, я возьму!» — пел душой Николай.

Высокопрофессиональная грымза перешла на более полезную и высокооплачиваемую работу, а в приемной у гендиректора сидели совершенно бесполезные, зато бесплатные практикантки. Учредители против такой рокировки не возражали.

Хрящев-младший, сколько себя помнил, не мог спокойно пройти мимо очередной красотки. Покорить и поиметь — таков был его девиз. Своего рода лакмусовая бумажка — пока женщины падают в его объятья, оказываются в его постели (ну или на столе, в лифте, а зачастую и на собственном супружеском ложе), он в порядке. Вот что делало его счастливее. Вот что заставляло сыто улыбаться, скаля острые зубки, мелкое лохматое чудовище, имя которому тщеславие.