Владимир Купрашевич - Архивариус, или Игрушка для большой девочки (переиздание)

Еще раз ей пришлось отвести взгляд, когда Мария Васильевна, прощаясь, спросила, с надеждой в голосе, не тянет ли ее на солененькое. Ксюша, запинаясь, пробормотала, что еще нет, слишком мало времени прошло. Уже в дверях она пообещала, что будет навещать их, вспоминать…

— Ну что ты, дочка! — притянула ее голову к своему лицу Мария Васильевна. — Тебе надо устраивать свою жизнь. Ты еще совсем молодая…

Ксюша резко отстранилась от нее.

— Свою жизнь?! Я никогда больше не выйду больше замуж. И ни один мужчина не притронется ко мне. Лучше в монастырь…, — твердым и громким голосом заявила она.

Мария Васильевна взглянула в ее горящие решимостью глаза и снова притянула к себе.

— Если будешь у нас, встретим как родную. Ты всегда нам останешься родной… Да и мы будем приезжать к сыну… А таких слов не говори.

Когда они ушли (у подъезда их ждал шофер за рулем «Волги») откуда-то из полумрака вышла мать Ксении. Она не видела свою родительницу все эти черные дни, хотя понимала, что большинство хлопот пришлось на ее хрупкие плечи.

— Надо же, какое несчастье! — тихо выразила свое участие мать. — Я виню себя, что тогда, на вокзале как будто накаркала…

— Может быть, это было предчувствие. Ты же у нас натура чувствительная, — устало отреагировала Ксения.

— Зачем ты остаешься здесь? Поедем домой… Вместе.

Ксюша отчаянно замотала головой.

— Теперь мой дом здесь. Там где муж… Мне предложили работу, квартиру, выплатили пособие…, — Ксюша замолчала, потом, с усмешкой, добавила: — Не знаю за что…

Только когда уехала и мать, и она осталась одна, в опустевшей квартире, Ксюша почувствовала убийственную усталость. Хотя был еще ранний вечер, Ксения заперла дверь, упала в постель и уже с закрытыми глазами натянула на себя одеяло…

Проснулась она (словно выбралась из подземелья) поздно, почти в полдень, от непонятного возбуждения, которое распознала лишь приоткрыв глаза и, обнаружив, ко всему, как рука непроизвольно скользит вниз по животу. Она узнала это беспокойство и не удержалась от стона отчаяния. Ей до безумия, до потери сознания, хотелось мужчину, мужика. Абсолютно все равно какого.

— Господи! — взмолилась Ксюша, таращась куда-то в верхний угол комнаты. — Ну, не мучай же ты меня!

Впервые за все жуткие минувшие дни она зарыдала в голос, уткнувшись лицом в подушку и, молотя кулачком по соседней, на которой лежала, когда-то, голова ее мужа.

Из дома Ксения не выходила больше недели. Даже когда кончились продукты, она еще сутки не могла перешагнуть порог. Никого не хотелось видеть. Иногда кто-то звонил в дверь, но она даже не интересовалась, кого принесло. Люди как-то странно ведут себя в таких ситуациях, считают, что оставлять в одиночестве попавшего в беду не следует, и утомляют и раздражают и без того вымученную душу… Ксения зашторила все окна, и полумрак помещений помогал ей отрешится от внешнего мира.

Измотавшие ее мысли, воспоминания, сомнения отошли, и теперь состояние больше напоминало бессознательное. Встряска, которую Ксюша получила от своего организма вызванная, как она понимала, переходом от чрезвычайного утомления к расслабленности больше не повторялась в такой крутой форме, но Ксения, напуганная тем эпизодом, старалась лежать на дне без лишних движений — не включала телевизор, не касалась книг и журналов. Состояние отрешенности устраивало ее все больше и, чтобы его как-то закрепить, Ксения попыталась прибегнуть к помощи алкоголя (в холодильнике оставалось немало водки) но быстро усвоила, что это ошибка. Опьянение не стабилизировало, а, напротив, разрушало состояние покоя и Ксюша, почувствовав, что после каждой рюмки все больше сползает к сентиментально-слезливому настроению, оставила это дело. Попробовала курить (где-то прочла, что никотин притупляет сексуальные фантазии), но запах сигаретного табака, хоть вроде и непохож на запах сигарного, вдруг привел к противоположному результату — стал возвращать ее в комнатку с низким потолком, мягким полумраком, в котором едва вырисовывалась старинная мебель, ковер, с изображением монастыря, разбросанной постели, к ласковым, сводящим с ума прикосновениям рук любящего мужчины, вероятно, потерянного ею навсегда, но сейчас воспринимавшегося как соль на рану.

Пришлось прибегнуть к контраргументам — Ксения выставила на видные места предметы, напоминающие об Андрее, начиная с фотографии на телевизоре и до его чайной чашки на кухонном столе (большую часть его вещей, включая форменную одежду его родители увезли с собой)… В сочетании со снотворным это еще как-то помогало.

Когда голод все же вынудил ее открыть дверь на очередной, наиболее настойчивый звонок, Ксюша увидела за порогом своих подруг. Обе долго разглядывали ее, словно не узнавая.

— Одни глаза остались, — отметила Ольга. — Не у тебя ли наши придурки?

Когда до Ксении дошло, что объектом их забот была вовсе не она, а собственные, вероятно, загулявшие, мужья, она с трудом разлепила склеившиеся губы:

— Я никому не открывала.

— Так к тебе, уже не первый раз приезжают, чтобы помочь переехать. Наверное, сегодня снова будут. Грузовичок, такой, маленький, как иностранный…

— Газель, — подсказала более осведомленная в технике Ольга, бегло, как будто с недоверием, продолжая осматривать помещение.

Ксюша поняла, что подруг, даже таких условных, как эти, у нее больше не будет, поскольку она представляет теперь для окружающих реальную опасность. Молодая, красивая, свободная… у кого из мужиков от мыслей о ней что-нибудь не шевельнется. В определенном месте.

Игорь и Толик, как на грех, нарисовались тут же — принесла нелегкая. Оба навеселе, в гражданской одежде…

— Ну, ты даешь, однако. Мы уж думали, не случилось ли чего? — громогласно и некстати сияя радостной улыбкой, обратился к ней Игорь, протиснувшись между, выпятившими груди, патрульными.

— Ничего я не даю, — тихо, но выразительно продекламировала Ксения.

Не спрашивая разрешения, приятели прошли на кухню, устроились у стола.

— Ну, ты что… не в монастырь же, — продолжал неугомонный Игорь, скользнув взглядом по фигуре Ксюши. — Каждый из нас может…

Она стояла в дверях кухни, закутавшись в черную длинную шаль, чуть не до пят, исхудавшая, чуть живая на фоне крепких щекастых девиц, их жен, и никак не подходила на роль соблазнительницы. Такая фантазия в эту минуту могла родиться только в опьяненном мозгу, или воспроизвестись, как навязчивая идея маньяка.

— А чего это вы сюда явились? — не выдержала Катерина. — Кабак это вам, что ли?

Выражение лица Ольги соответствовало настроению подруги.

— Ну, мы, это…, — Толик поднял над столом полиэтиленовый цветной пакет, вероятно, с провизией. — Помянуть… ведь друг же… Правильно Игорь сказал, каждый из нас может оказаться на его месте.