Лана Ланитова - Глаша

– Напрасно, ты смеешься. Турецкий гарем – моя мечта. И вообще любой гарем – китайский, индийский, марокканский… У всех свои приятные особенности.

– Боже, как это все интересно. Ты расскажешь нам подробнее. Меня жутко волнуют разговоры о прекрасных одалисках и наложницах. Я слышала, что девочек из многих стран до сих пор воруют и везут в Стамбул. Что там они живут в серале, их воспитывают, обучают петь и танцевать. И, конечно же, их главная наука – наука любви.

– Все это так! Я вам потом о многом расскажу. Вернемся к моим турецким знакомым. Среди прочего, они научили меня употреблять опиум, гашиш и многое другое. Наверное, вы догадались, что эти беседы простирались на разные темы. Одна из важных – это чувственные наслаждения. Я много любопытного постиг из этих разговоров. Они, (признаюсь все же – их было двое, они братья) из щедрости душевной преподносили мне изысканные подарки: коня и двух девственниц в придачу. С девственницами я развлекся отменно… Одна была – грузинка, другая – строптивая итальянка. Это были очень юные и нежные создания. Почти девочки. Но, не о них речь.

– О, расскажи, нам очень любопытно, – глаза Мари горели от возбуждения.

– Мари, ну что о них рассказывать? Меня сейчас не женщины волнуют. Были у них некоторые особенности. Я потом о них поведаю. К слову сказать, братья свели меня с торговцем «сладкого товара» Мехмедом-эфенди. У него я купил благовония, притирки, мази, пахучие жиры и многое другое. У него купил и несколько рукотворных фаллосов, кои «дилдо» на Востоке и в Европе называются.

– Итак, скажи нам прямо: что за живую посылку тебе везут?

– На следующей неделе прибудет важный и дорогой для меня груз. Из Турции мне привезут юношу. Два месяца тому назад Мехмед-эфенди прислал письмо, в котором сообщил подробности. Скажу сразу: юноша – кастрат. Но не полный, слава богу. Говорю об этом, а у самого мурашки по спине… Виной всему – европейское образование и навязанная нам мораль, от которой я бегу, но сам же, к стыду, бываю скован ею с головы до ног.

– О боже, не интригуй нас, Вольдемар. Скажи одно: у юноши остался пенис?

– Да успокойся, пенис есть. Он даже способен заниматься любовью. Единственное, чего он не может – это произвести на свет потомство. Не по сердцу мне такие подробности, но Мехмед-эфенди поведал мне в деталях о том, что над мальчиком была произведена ужаснейшая операция в подростковом возрасте – «фалиби»… Это – отсечение тестикул. Его готовили к работе в серале или пению. Эскулапам показалось, что у него прекрасные вокальные данные, что он может петь сопрано.

– Он турок? – спросил Игнат.

– Нет, Игнат. Да будет тебе известно, что коварные турки не производят эти изуверства со своими «одноверцами». Коран это запрещает. Они уродуют, в основном, «неверных».

– Какой ужас! Хитроумный народ, – заметила Мари.

– Не нам судить о законах, обычаях и религии этого древнейшего народа. А потому, примем все как данность. Как я понял, юноша, скорее всего – итальянец. Мехмед-эфенди и сам затрудняется сказать, какого тот роду-племени. Дело в том, что он ему достался мальчиком. По-турецки мальчик не говорил и не понимал. Происхождение его покрыто пеленой тумана. Его украли работорговцы, но так и не сказали, чей он сын.

– А может, он ребенок знатных родителей?

– Кто теперь знает… В общем, Мехмед-эфенди вырастил его вместе с другими евнухами, воспитал. Он же и сделал его «фалиби».

– С каким жестоким человеком ты имеешь знакомство, – упрекнула Мари.

– Мари, я повторюсь: не нам судить обычаи других народов. Я вижу в этом дурной тон.

– Хорошо, не буду.

– Юношу зовут Шафак. По-турецки это означает «рассвет».

– А он по-русски говорит? – спросил Игнат.

– Да! – с гордостью ответил Вольдемар. – У юноши высокая цена. Он один стоит как тридцать душ моих крестьян. Все дело в том, что Мехмед-эфенди специально для меня в течение пяти лет учил мальчика русскому языку, истории, русским обычаям, танцам, манерам и прочим вещам, которые ему надо знать для жизни в нашем Отечестве. Мехмед-эфенди сказал, что Шафак знает теперь некоторые стихи Пушкина и Державина, и умеет их красиво декламировать. Турок очень лестно отзывался о красоте юноши и его широких познаниях в чувственных наслаждениях.

– Поздравляю тебя, Вольдемар. Хорошую ты себе игрушку приобрел, – заметила Мари. В ее голосе звучали грустные ноты.

– Мне кажется, что ты неискренне сейчас сказала.

– Нет, я рада за тебя. Все, что ты приобретаешь, имеет дорогую цену. Наверное, я плохо спала этой ночью. У меня на душе какое-то гнетущее предчувствие. Никак не могу избавиться от наваждения. А если юноша тебе надоест? Ты же быстро теряешь интерес к любой душе и к любому телу. Что тогда? Пошлешь его к кузнецу? Или заставишь грядки полоть? Я слышала, что евнухи очень влюбчивы, экзальтированны, порывисты в поступках. В них подчас больше истеричности, чем в женщинах. К тому же они мстительны и хладнокровны.

– Полно, Мари. У меня уже голова заболела от твоей мнительности. Давай, лучше выпьем вина и отдохнем немного. Я радуюсь, а ты меня печалишь.

– Прости, Mon cher, я более не буду.

Прошло несколько дней, и к дому Махневых подъехал крытый дорожный тарантас. Из него вышел странный на вид человек, довольно высокого роста. Он был закутан в теплый, не по погоде, зимний тулуп. На голове приезжего, словно стог сена, высилась лохматая овечья шапка. Он вошел в дом, с рук упали теплые варежки, обнажились смуглые, тонкие, как у обезьянки, длинные пальцы. Незнакомец шмыгнул носом, узкие кисти отворотили поднятый до ушей воротник, сняли мохнатую шапку. Оказалось – это был молодой человек удивительной внешности. Бросалось в глаза то обстоятельство, что он не просто не местный, но и, пожалуй, иностранец. Более того, удивительная внешность делала его похожим на посланника других миров. Он выглядел не просто красиво, но и потрясающе необычно. Юноша походил на огромную, изящную фарфоровую куклу. На смуглом, ровном, словно персик, гладком, безусом лице выделялись неестественно огромные синие глаза в обрамлении черных, необычайно длинных, загнутых к верху ресниц. Над глазами, словно две летящие птицы, изогнутыми линиями красовались бархатные брови. Нос имел такую ровную, аккуратную, классическую форму, что казалось, его изваял искусный скульптор. Яркие, сочные, чуть припухшие губы обнажали ряд мелких, острых, ослепительной белизны зубов. Темно русые густые волосы, зачесанные назад, спускались до плеч мягкими волнистыми локонами. «Похоже, в нем действительно течет княжеская или царская кровь», – с наслаждением подумал Махнев, – «откуда такая изысканная внешность?»

– Могу, я видеть месье Махнева Владимира Ивановича? – волнуясь, и сбивчиво проговорил юноша с сильным акцентом. От звуков его голоса по коже пробежал холодок. Это был удивительно приятный, певучий, грудной голос, более похожий на женский, чем на мужской.