Сладострастный монах

Пробило полночь. Дворец графини Гамиани еще сверкал тысячью огней. Под звуки опьяняющей музыки танцующие оживленно выписывали фигуры кадрили, и все вокруг блистало великолепием туалетов и украшений. Красавица-хозяйка, которая, несомненно, была царицей этого бала, радовалась тому, что празднество удалось на славу. Она с милой улыбкой отвечала на слова восхищения и комплименты, что щедро расточали перед ней.

Но я, верный своей привычке наблюдателя, успел подметить нечто, заставившее меня усомниться в достоинствах, которые приписывались графине. То, что она — женщина светская, не вызывало сомнений, и когда оставалось лишь исследовать ее нрав, подойти с ланцетом анализа к ее сердцу, тут-то и оттолкнуло меня непонятное, странное предчувствие, помешавшее мне продолжать исследование. Передо мной словно встало непреодолимое препятствие, не позволявшее проникнуть в глубины этой женщины, а то, что лежало на поверхности, ничего не объясняло.

Обладательница огромного состояния, еще молодая и отменно красивая, по крайней мере, для большинства представителей нашего круга, она жила одна, не поддерживая родственных связей и не заводя близкой дружбы. В высшем свете она держалась особняком, а роскошный образ жизни графини едва ли мог обеспечиваться одним только состоянием. Как водится, злые языки распускали сплетни, но никаких подтверждений, как, впрочем, и опровержений, не обнаруживалось. Графиня Гамиани оставалась непроницаемой.

Одни называли ее Феодорой [10] Преподобная из жития Василия Нового, душа которой закалилась в мытарствах. , женщиной, лишенной сердца и неспособной на глубокое чувство, другие говорили, что ее душа страдает от раны, полученной в прошлом, и что поэтому она хочет предохранить себя от жестоких разочарований, которые, быть может, уготованы ей в будущем.

Стремясь к определенному мнению, я призывал на помощь всю силу логики, однако все было безрезультатно: вывода, который удовлетворил бы меня, достичь не удавалось. Раздасадованный, я уже хотел было оставить попытки, когда один старый развратник во весь голос воскликнул:

— Послушайте, да ведь она — трибада [11] Лесбиянка. !

Одно это слово связало все звенья, все прояснилось, противоречия сгладились.

Трибада! Какое непривычное уху слово! Оно рисует перед вами волнующие картины бесподобного сладострастия, порочного до безумия. С ним связывают неистовое бешенство, неутолимое, ничем не сдерживаемое желание, страшное и незавершенное наслаждение. Напрасно гнал я прочь эти видения — они в мгновение ока заставили воображение кружиться в разгульном вихре. Я словно наяву видел обнаженную графиню в объятиях другой женщины — задыхающуюся, изнуренную муками недоспелой страсти, с распущенными волосами.

Кровь моя воспламенилась, а чувства достигли крайнего предела напряжения. Ошеломленный, я опустился на диван, а придя в себя, начал раздумывать о том, как бы захватить графиню врасплох. Я во что бы то ни стало хотел этого добиться и не придумал ничего лучше, как тайком подглядывать за ней в течение ночи, укрывшись у нее в спальне.

Застекленная дверь находилась как раз против кровати. Отметив выгоду такого расположения, я замаскировался и стал нетерпеливо ждать дальнейшего развития событий.

Вскоре вошла графиня в сопровождении горничной и прелестной златокудрой девушки.

— Ступайте, Юлия, эту ночь я проведу без вас, — произнесла графиня, обращаясь к горничной. — Если услышите шум в моей комнате — не тревожьтесь, я хочу быть одна.

Эти слова обещали многое. Видимо, скоро я буду вознагражден за смелость. Голоса в зале затихли, гости разъехались. Графиня осталась наедине с приятельницей. Девушку звали Фанни.

Я стал свидетелем их разговора.

Фанни: — Скверная погода… Такой ливень, и, как назло, ни одной коляски.

Гамиани: — К сожалению, мой экипаж у каретника.

Фанни: — Маман будет беспокоиться.

Гамиани: — Не тревожьтесь, душа моя, ваша мама предупреждена. Она знает, что сегодня вы заночуете у меня. Располагайтесь и чувствуйте себя как дома.

Фанни: — Вы очень добры ко мне, но я не хочу вас стеснять.

Гамиани: — Напротив, вы доставите мне большое удовольствие. Я вас даже не оставлю в этой комнате одну, мы останемся вместе.

Фанни: — Как же можно? Это ваша спальня.

Гамиани: — Вы очень церемонны. Давайте вести себя как подруги-пансионерки.

И графиня скрепила это излияние нежности сладким поцелуем.

Гамиани: — Я помогу вам раздеться, поскольку горничная уже, верно, спит. Мы обойдемся без нее… Какое сложение! Счастливая, я завидую вашей фигурке.

Фанни: — Вы находите, что я хороша собою?

Гамиани: — Не просто хороша, восхитительна!

Фанни: — Вы мне льстите.

Гамиани: — Какая белизна кожи! Я сгораю от зависти.

Фанни: — Нет, вы не правы, говорю вам от всей души: вы белее меня.

Гамиани: — Дитя мое, не говорите глупости… Снимайте-ка лучше с себя все, как я. Не стыдитесь, это ведь не перед мужчиной. Посмотрите в зеркало… Будь здесь Парис, он, конечно же, отдал бы яблоко вам, плутовка… — Графиня улыбалась, зная, что сама она столь же прекрасна, и находя подтверждение этому в зеркале. — Вас следует поцеловать в лобик, в щечки, в губы. Вы прекрасны всюду — вся, вся…

Губы графини пылко и сладострастно пробежали по телу Фанни. Та, полная смущения, позволяла делать с собою все, не понимая, что происходит. Она трепетала от страха.

Прелестная чета была воплощением страсти и изящества, самозабвения и боязливого стыда. Девушка-ангел в объятиях воспаленной вакханки. Что за красота открылась моему взору! Какое зрелище волновало мои чувства!

Фанни: — Что вы делаете, мадам! Пустите меня, прошу вас!

Гамиани: — Нет, нет, моя Фанни, нет, жизнь моя, дитя мое! Моя радость, ты слишком прекрасна. Видишь — я люблю тебя, я схожу с ума от любви!

Напрасно девушка сопротивлялась: поцелуи графини не давали ей кричать. Она ничего не могла сделать в объятиях графини.

Схватив девушку, графиня понесла ее к кровати и бросила на ложе, словно хищник добычу.

Фанни: — Что вы делаете! Боже! Постойте, это стыд! Я стану кричать! Оставьте меня, я вас боюсь.

Но поцелуи, еще горячее, подавили ее крики, а руки обнимали ее все сильней, пока два тела не слились воедино.

Гамиани: — Фанни, прижмись ко мне плотнее, отдайся мне всем телом, вот так. Жизнь моя, это ли не наслаждение! Дитя, как ты дрожишь… Ты уступаешь, сдаешься…

Фанни: — Это дурно, дурно… Вы губите меня… Ах, я умираю…

Гамиани: — Прижми меня, моя малютка, любовь моя, прижми сильнее, крепче… О, как ты хороша… Ты счастлива? О Боже…

Графиня с горящими глазами бросалась на свою жертву, возбуждение которой не могло сравняться с безумием графини.