Суфьян Бё - Я – твои ДНК-ангелы, детка!

Окончив с горем пополам свои университеты – экстерном, уместившимся в затянувшиеся промежутки между беспамятством и настойчивым до одержимости посещением психотерапевтов – я вдруг оказался один на один с Великим Голодом. Ко всему на свете: к самой жизни, к свободе перемещений, общения, секса. К свободе вообще. Заблудившись в беспамятстве на кратком отрезке пути от опьянения вседозволенностью до почти что старческого домоседства, я умудрился упустить что-то крайне важное, какую-то маленькую и бесплотную драгоценность, обыкновенно появляющуюся в человеческой жизни так просто, по собственному желанию, как простая межа, столбик на очередном повороте проселочной дороги.

Мне кажется, она называется прошлым.

В конце концов, мне удалось заключить краткую мировую со всеми моими приступами разом. Отныне они размещались в небольших часовых кармашках, разбросанных тут и там по полотнищу дня, оставляя достаточное количество времени на мою обыденность. Выбор оставался за приступами, обыкновенно варьировался, согласно прихотливой логике так и не случившегося безумия, и на первых порах был достаточно непредсказуемым.

С течением времени мне удалось научиться предчувствовать их появление, что существенно упростило жизнь, и позволило приблизиться к в некотором роде «нормальности». Расписание моих путешествий напоминало расписание пригородных поездов какой-нибудь захолустной деревушки, с непременно осыпавшимся полустанком, изжеванными временем скамьями, часами, остановившимися эпоху тому назад, пьяными драками и прочими прелестями сельской жизни. Часы ожиданий наполнялись отупляющим бредом и подкреплялись целым букетом фобий, которые, если звезды бывали ко мне благосклонны, я заливал пинтами алкоголя разной степени крепости. Собственные предпочтения в возлияниях я уже упоминал раньше, так что черт бы с ними.

Начо выставил перед собой маленькую бутыль виски.

– Это мой подарок, Суфьян. Краткая вводная к нашему с тобой договору. Преамбула, но когда мы дойдем до первых параграфов, и распишем сами амбулу и фабулу готовящегося сюжета, ты уже не посмеешь от них отказаться. Ты влюбишься в моих персонажей, Суфьян. Они святы и безумны. И, что немаловажно для тебя, все еще живы. Пока еще живы. Если ты примешь мой подарок, мы разопьем по рюмашке, как любили некогда, в бытность мою прямоходящим без перьев с плоскими ногтями. В сущности, другого выбора у тебя уже и нет. Исландия, коровье бешенство, пепельные облака, и ледники, так и норовящие растаять у тебя под ногами. Ты попытался нарисовать себе интересную действительность… в промежутках между детскими испугами, бабайками под кроватью и членоголлвыми кровососущими монстрами из внешнего космоса. Я хотел бы задействовать всех персонажей твоего наивного мифа, но – увы – вынужден ограничиться малой их частью.

Мария, Мари… наши с тобой персонажи так и не сложились в общую историю, но сама ты стала Анимой нескольких моих мифов. Безделушкой моего прошлого, заменить которую вряд ли удастся. Кому бы то ни было. Самое потешное заключается в том, что с течением времени я и сам уже начинаю сомневаться, была ли ты в реальности, или же пришла в этот мир, как плод моей фантазии. Если подумать, история вышла и в самом деле достаточно смешной и нелепой: я ведь и настоящего твоего имени узнать так и не успел. Да и не особо старался. Как-никак, у нас был договор, негласное соглашение.

Я обожал поезда с раннего детства. В путешествиях по железной дороге было что-то сакральное, до-опытное. Некое прошлое, вклинившееся в мою память с обратной стороны детства. Может, всему «виной», мое происхождение, окружение etc.? В любом случае, причины подобного рода очарованности меня мало волнуют. Собственная память готовила меня к путешествиям, узким пространствам вагонов, запахам железной дороги, и безграничности внешнего мира, несущегося прочь от солнца по ту сторону окна. Отправляясь в путь, я принимал все предполагаемые правила игры, все непостоянство разговоров, мыслей и возможных встреч, всю надуманную текучесть времени. Взамен я получал возможность одновременно быть везде и нигде – в некоей абсолютной точке движения. В некотором смысле, меня не существовало… так почему же я считаю себя в праве требовать от тебя обратного? Ты стала продолжением моего путешествия, хотя в самих наших встречах не было ни капли романтики, сплошная физиология.

Мы встретились у железнодорожного переезда. Я был на удивление адекватен и трезв. Можно сказать, что в тот день я впервые за несколько лет получил возможность посмотреть на окружающий мир взглядом трезвого и здорового человека. У меня кончились деньги, в каждом из обжитых баров мне пятый день кряду отказывались наливать в кредит: от нечего делать я проветрил комнату, выволок зловонные тюки с помоями и грязным бельем в переулок к мусорным корзинам, переделал тысячу обыкновенных дел, лишенных системы и смысла – лишь бы занять руки и выдворить из головы бунтующих наблюдателей.

Первые три вечера меня нещадно корежило и ломало, в одну из ночей я очнулся в завшивленной ночлежке с катетером в вене и забинтованными конечностями; во вторник, какого-то там числа я слонялся по пустырям и воевал с бомжами за пивные банки и остатки бургеров (мне кажется, вышел победителем), попрошайничал у вокзала, убегал от легавых, прятался в мусорных мешках на задворках безымянного клоповника. Спал, когда, наконец-то, удавалось уснуть.

Не помню, ел ли я хоть что-нибудь.

Не знаю, как я добрался до дома.

Просто в один из дней, открыв глаза, обнаружил собственное тело на родном топчане, под привычным потолком в честно арендуемой комнате. В памяти – сплошь белые пятна, мысли – стерильно чисты, тело – легкое, как перышко из голубиного зада. Должно быть, продолжалось действие безымянного наркотика, которого я никак не мог вспомнить. Однако настолько хорошо мне не было с первых классов начальной школы.

Взмыв над топчаном, я единым жестом смахнул грязные одеяло/простыни, отшвырнул их в угол комнаты; распластав руки, поймал нисходящий поток ветра и, заложив нехитрый вираж, вылетел на кухоньку, вылакал графин воды, застыл.

Вновь обрел частичную телесность.

В моей голове теснились кучевые облака, претерпевая свои замысловатые метаморфозы, где-то внизу, в окрестностях пола, болтались ступни, коленки и член. Я превращался в счастливый воздушный шарик, парящий над поверхностью земли. С оперением и крыльями. И гигантским, изящным клювом.

И мне было жизненно необходимо выбираться отсюда. Куда угодно. Наружу. Я должен был увидеть небо, свободное от стен и окон. Небо как оно есть, вне города, вне комнат.

Я прилунился на ободок ванны, почистил котелок, отколупал грязевые коросты от кед, застирал пятна на брюках и майке. Наверное, даже побрился и тщательно вымыл собственный засаленный затылок.