Андрей Дудко - Поющие мусора

– Не забудь купить коллегам тортик, – напомнила она.

Сам-то я помнил, что положено что-то купить, но только потому, что не хотел этого. Если я чего-то хотел, вот тогда как раз и забывал.

– Да пошли они нахуй, – говорю. – Говна им на лопате, а не тортик. Они же отморозки.

– Милый мой… при Карлуше…

– Что, – спрашиваю, – при Карлуше?

– Ничего, – сказала она и отвернулась к мойке.

– Мужик растет, – говорю.

Кому-то бабы запрещают курить. Кому-то пить. Кому-то ебаться. Мне моя не запрещает ничего. Я не скажу, что выдрессировал ее, но я дал ей понять, чего не приемлю в своем отношении. А не приемлю я мозгоебства. Братва мне, конечно, респектует, что у меня такая жена, но они просто не знают, как она меня иногда заебывает.

– Смотри не опоздай, – сказала Светка.

– Блядь, ты каждое утро мне с этим опозданием мозги ебешь, – сказал я и спохватился – стрелки часов показывали семь тридцать пять.

Я вымыл голову, побрился, почистил зубы, наскоро посрал, касаясь хуем стенки унитаза, и надел форму.

Светка с пиздюком вышли в прихожую меня провожать.

– Пока, дорогой. Вот и твой день наступил. – Счастливо улыбаясь, Светка прижалась щекой к моей руке.

– Наш день! – поправил я.

И вышел в начищенный, светлый, недавно после ремонта подъезд. Сверкнуло отражение в стекле – значимость формы лишь подчеркивала то, какой я заметный мужчина. Высок, строен, глаза голубые, шатен. И въебать могу – сразу видно. Кайф.

– Привет, – брякнул сосед, куривший на лавке.

В ответ я моргнул ему. Этого достаточно. Постоял еще несколько секунд, зорко оглядываясь. Не заметив ничего подозрительного, двинулся на остановку, там сел в троллейбус, у окна, и, сложив руки на коленях, приехал в отделение.

Стрелки показывали восемь двадцать пять.

Я перднул, пригладил волосы и отворил дверь кабинета.

– Нара-сайонара, братва.

– С праздником, чмо.

Пожал всем руки, и каждый норовил сжать сильнее. Так мы проверяем негласную расстановку сил в организации. Обменялись рукопожатиями, обнялись, как старые друзья, и по афганскому обычаю трижды соприкоснулись щеками.

– Вот же педики, – говорю, – думал, не вспомните.

– Мы записали, – сказал Дубальтовка и засмеялся как старая негритянка.

– Так что придется проставиться, – улыбнулся в усы Полканчик.

– Будет сделано, – сказал я упавшим голосом.

Сходил в «Соседи» и купил самый дешевый торт.

– Что за хуйня? – спросили братья. – Мы думали, бухла принесешь.

– Друг друга не поняли, – сказал я и положил кусок себе на тарелку.

Сел за комп. Нажал кнопку на чайнике. Достал из тумбочки кружку, насыпал в нее кофе и бросил кусок рафинада. Рыгнул. Тяжелая все-таки пища – сало. Закусил изжогу ложкой торта.

– Чего морозите, – говорю. – Я запускаю.

Расселись и открыли «World of Tanks». Я втягивал носом воздух и расширял ноздри, чтобы почуять запах пороха, но чуял лишь запах Полканчика. Он ерзал, не помещаясь на стуле, и при каждом движении его огромный живот с треском и шипением исторгал из жопы запах колбасы и машинного масла. Можно было представить, что это мы едем в советском танке и жуем колбасу, отнятую у фрицев. Не хватает мне в жизни такой романтики.

Я хлебал остывший кофе, ел торт, стрелял вражеские танки, и вдруг стрелки часов показали десять часов.

– Надо поработать, – сказал Дубальтовка, открыл Excel и задумался.

Братва повыходила из танков вслед за ним – кто курить, а кто ссать.

– Ладно, – сказал я и открыл «Косынку».

– Нет, не могу, – сказал Дубальтовка через минуту. – Мой мозг сломался.

– Все равно завтра в турне, – говорю. – Скажешь, не успел.

– Вот именно. Поехали лучше кого-нибудь задержим.

Я взял в руки стопку накопившихся дел.

– Убийство, – говорю. – Корженевского десять а.

– Подождет.

Я отложил папку.

– Растление малолетних. Казинца восемьдесят шесть.

– Не годится.

– Изнасилование.

– Нет.

– Ограбление.

– Ни в коем случае.

– Расчлененка.

– Как-нибудь потом.

– Вот, – говорю, – что нужно. Шум после двадцати трех ноль ноль. Кижеватова тридцать.

– Ну пиздец, что за люди. Так себя вести на улице самого лейтенанта Кижеватова! Никакого уважения к погонам.

– Пора научить.

Мы спустились в курилку и позвали с собой двух юниоров. Вчетвером забились в бобик и сквозь дикие дебри Курасовщины рванули на место преступления.

Конечно, я мечтал бы о таком деле, чтобы зарываешься такой и блядь с дробовиком я щас перестреляю всех нахуй, я щас всем лежать нахуй, и такой бабах бабах в стену, в кресло, в стол, в телевизор, разъебываешь все к хуям, наступаешь этому додику на голову, прижимаешь дымящийся ствол к его влажной от слез шее и спрашиваешь – ну что, крысеныш, довыебывался, а? довыебывался, падла, я тебя спрашиваю? – но нам пока такого не разрешают. Я даже дверь ни разу в жизни не выбил, сейчас сплошные педики, сами открывают.

Кожаная обивка, за ней древесная плита, оценил я в подъезде и позвонил в звонок.

– Кто там? – спросил чахлый голосишко этого педика.

Я поправил яйца и сказал:

– Откройте, милиция.

Не успела дверь отвориться на маленькую щелку, я въебал по ней ногой. Она распахнулась.

– Что, педик, не ждал? – спрашиваю.

– Вы о чем?

Дубальтовка шагнул в квартиру и толкнул педика в плечи.

– На какой улице живешь?

– На-на-на… – пятился педик.

– Что, блядь, на? Ты вопросов не понимаешь?

– На Кижеватова.

– Что Кижеватова? Просто Кижеватова? Кто он был такой, блядь, я тебя спрашиваю?

– Какое это имеет значение?

– Вот же сука, – говорю.

– Он был лейтенант! – заорал Дубальтовка и уебал педику с ноги в грудину. Педик пролетел полтора метра и упал на пол.

Юниоры стояли по бокам и впитывали как губки, набираясь опыта у профессионалов.

– Дайте Михаилу Александровичу отдышаться, – сказал я. – И стул бы подали.

Леха, более способный из двоих, сходил на кухню и принес стул.

Дубальтовка расстегнул пуговицы на животе, отмахнул полы и вальяжно уселся.

– Слушай сюда, еблан. Это улица лейтенанта Кижеватова. И мы поддерживаем на ней порядок. На кону наша честь. Наше самоуважение. Жители улицы понимают поставленные перед ними задачи, всеми силами помогают нам и не создают никаких проблем. Но тут, блядь, появился ты!

Дубальтовка пнул педика в ребра.

– На тебя поступил звонок, – продолжал он. – Ты, сука такая, гнида, подонок, шумишь по ночам. А?

– Не шумлю, – сказал педик.

– Забей ебало! – страшно закричал Дубальтовка, вращая глазами. – Кто тебе разрешил говорить?!

Педик молчал.

– Вот теперь говори, – сказал Дубальтовка.

Педик засуетился, замельтешил, застрочил как пулемет:

– Понимаете, я правда не шумлю, один живу, никого не вожу, подо мной бабушка живет, постоянно ругается, ей все не нравится, то не нравится, это не нравится, я дверью не хлопаю, а она говорит – не хлопай дверью, у нее проблемы со слухом, она старая, сходите к ней, проверьте, сами все узнаете…