Андрей Дудко - Поющие мусора

Дубальтовка раскачивался на стуле и от души смеялся, слушая рассказ педика.

– Ну ты и долбоеб, – говорит. – Пойдем мы еще к бабке твоей, делать нечего. Будто я и так не вижу, кто тут лох.

– В участок его, в участок! – шипел Леха.

– Не усердствуй, – сказал я. – На кой хуй он нам сдался?

Я поставил педика на ноги и похлопал по карманам. В заднем хрустнула бумажка. Заслонил карман собой, вытащил бумажку так, чтобы никто не видел.

– Ничего запрещенного нет? – спрашиваю.

– Нет, – пискнул педик.

– А если проверим? На наркомана похож.

– Сходи, – сказал Дубальтовка, – осмотрись.

Я прошелся по хате, сунул нос в спальню, туалет. Посмотрел, что за бумажка. Сто рублей.

– Ладно, – говорю, – нормально тут все. Объясни ему, что так больше делать нельзя, и поехали, обед скоро.

– Ты понял, как себя надо вести? – спросил Дубальтовка.

– Д-да…, – сказал педик.

– И как?

– Н-не шуметь…

– Не шуметь – это раньше надо было, а теперь ты должен вообще не высовываться! Сидеть тихо, как мышь, блядь, под ковром, под диваном, где хочешь! Еще раз о тебе услышим – уроем! В участок его? В хуясток! Нахуй такой олень нам нужен! В расход! Слышал меня? В расход!

– …, – обреченно молчал педик.

– Так что сиди как мышь, смотри свою порнуху, дрочи хуй и не высовывайся, – заключил Дубальтовка, пнул педика по яйцам, и мы жизнерадостно, с чувством легкого голода покинули место преступления, со всей силы ебнув напоследок дверью.

– Опять шумять, – раздался недовольный старый голос этажом ниже.

– Забейся! – крикнул бабке Леха.

Считанные дни в милиции, а повадка как у самого что ни на есть прожженного сыщика.

– Быстро учишься, – похвалил Дубальтовка.

Стрелки часов показывали без четверти двенадцать. Мы сгоняли на бобике в столовку, наша любимая – на проспекте, институт какой-то залупы. Много девок, всегда приятно зайти. От души похавали, закусили булочкой – и в отделение. Возле вокзала я включил мигалку и, не сбавляя скорости, прорезал город, что твой герой.

Больше работы не было, послеобеденное время мы посвятили «World of Tanks». Нормальная игра, если уметь ныкаться и не лезть на рожон. Я постоянно в кустах сидел, пока придурки сами друг друга отстреливали. Жаль только Полканчик не ценил мою тактику.

– Пр-р-риказываю за мной! В атаку! – командовал он. Приходилось оставлять укрытие и катиться на верную смерть.

В такие минуты Полканчик чувствовал себя самым счастливым человеком на свете.

Он скрипнул зубами, видя, как кончается рабочий день.

– Только разыгрался! Не хочу домой!

– Зачем домой, – возразил Дубальтовка. – Протос должен проставиться. А то думает, что тортиком отделался.

– Я не против, – говорю. – Если не больше, чем сто рублей.

– Нихуя себе, сто рублей! – зарычали братья. – Да мы упьемся!

Дубальтовка повернул ко мне посветлевшее лицо.

– Не ожидал от тебя, – говорит.

– Погнали! – Полканчик выключил компьютер, не дожидаясь окончания битвы. Его все равно первым убили.

Мы высыпали из отделения. Полканчик пошел на стоянку выписывать буханку. Закурили, ждали на крыльце. Напротив, во дворах – мусорка, кто-то снес стул. Хороший целый стул, стоял себе на мусорке, ебалом щелкал. Мимо ковылял дед с пакетом, остановился, взял стул в руки, вертел, разглядывал.

– Минуту, – сказал я братьям.

Кинул бычок, пересек дорогу, и – к деду. Забрал у него стул, размахнулся над головой и ебнул об кирпичную стенку, что вокруг мусорки. Стул рассыпался.

– Нахуя? – спросил дед.

– Удобнее вывозить, – сказал я и бросил обломки деду под ноги.

– Молоток, – похвалили братья и протянули зажженную сигарету.

Поехали в ресторан «Кидалово», что на проспекте Притыцкого, вместе с Якубовича, или кого-то, перекресток. Там жена Полканчика на две ставки приписана, можно еду пиздить.

– Нажирайся, – дал команду Полканчик, когда по его просьбе стол заставили лучшей закусью в честь моего праздника, и мы бросились на хавку, что дикие хищники на голое мясо. Не успевали подносить.

Водка же была как водка, дорогую я не брал. По шарам бьет – и ладно, организм еще со мной дружит, в этом главное.

Мы перднули и чокнулись.

– За Протоса!

– Пусть у тебя все будет, братан!

Выпили и снова налили.

Полканчик, придерживая пузо, поднялся с рюмкой в руке.

– Я хочу поднять бокал за нашего товарища. За нашего боевого друга, не раз выручавшего нас в опасности.

– Да, – подтвердили братаны.

У меня защипало в глазах, и я, пока все смотрели на Полканчика, ладонью промокнул эту свою нечаянную слабость.

– Когда-то, давным-давно, к нам поступил молодой салажонок. Костлявый пацан, который ничего не умел и ничего еще в жизни не видел. Серега Протосавицкий.

Братаны дружно заржали, и я вместе с ними.

– Я тогда не думал, – продолжал Полканчик, – что из него выйдет толк. Ходит, шарахается из угла в угол, молчит все время. Зашуганный был.

– Ну, – говорю, – не надо уже.

– Был-был. Помнишь своего первого жмура? Как в штаны тогда наклал? А я говорю – малой, если над тобой Полканчик, тебе ничего не страшно.

– Ты тогда капитаном был, – говорю.

– Неважно. Майор, подполковник, капитан. Все это – пройденный этап. Тебе тоже предстоит. Поэтому я и говорю. Ты заматерел, стал настоящим мужиком, душой нашей небольшой, но сплоченной компании. Даже я к тебе иногда прислушиваюсь. Ты понял значение и принципы профессии, овладел многими тонкостями. У тебя все есть, тебе нечего желать…

– ?

– Кроме новых звездочек.

– За звездочки! – заревели братья и дружно чокнулись над центром стола.

– За звездочки!

Я был предательски растроган, в таком состоянии со мной можно делать все, что угодно.

– Братья, – поднял я рюмку, – спасибо вам. Без вас я был бы не я!

Братва загудела, мы с Полканчиком выпили на брудершафт.

Сходили покурить. Три пропущенных от Светки. Задержусь, написал я ей.

Вернулись за стол, выпили. Взяли в руки по бутерброду с красной рыбой и принялись выяснять, кто в тире настреляет больше очков.

– Хуйня ваш тир, – пресек разглагольствования Дубальтовка, который стрелял хуже всех. – Учитесь на живых мишенях.

Пришлось признать, что полевая работа показательнее тренировок.

Полканчик быстро доел бутерброд, вытер носовым платком губы, потрогал усы, словно хотел проверить, на месте ли они, и весело посмотрел на нас.

– Мужики, – говорит. – Смотрю я на вас, и сердце радуется. Какую смену после себя оставляю. Какую поросль великолепную.

– Твоя школа, – сказали ему мы.

– А ведь кое-кто из нас, – покосился он на меня с Дубальтовкой, – еще и артисты.

– Да ну, брось, – сказали мы. – Любители.

Он сморкнулся в платок, рыгнул и перднул.

– Вы ничего не понимаете, – говорит. – У человека есть душа. И она поет.