Якоб Вассерман - Свободная любовь. Очарование греха

Рано утром пришел Рихард Уибелейзен. Лицо его было серое, борода взъерошена. Он бросился на стул и закрыл лицо руками. Анна и Рената уже оделись, чтобы идти в мастерскую Катарины Герц, где решено было праздновать свадьбу. Они с удивлением переглянулись. Наконец Уибелейзен отнял руки от лица и мрачно сказал:

— Зёдерборг бежала.

— Бежала? Как?

— С графом Рейфенштулем. А ребенка оставила Гизе. Гиза, мне кажется, тоже не в здравом уме. Я видел ее сегодня перед венчанием и могу сказать, что встречал более веселых невест. Лицо у нее точно восковая маска. Между ней и Рейфенштулем что-то произошло.

— Из чего ты это заключаешь? — спросила Анна.

— Из того, что вчера я видел ее, сияющую от счастья, и подумал, что причина радости — свадьба. Не следовало ее оставлять в том проклятом доме. Но теперь уже ничего не поправишь.

Он поднялся и ушел. Рената смотрела ему вслед широко раскрытыми глазами. Жизнь представилась ей зияющей бездной, над которой нити судеб переплетались в запутанный узел. Анна вдруг стала бледна и молчалива. Она была неравнодушна к Уибелейзену, и ее неприятно поразило слишком страстное отношение Рихарда к исчезновению Зёдерборг. Анна совсем перестала обращать внимание на Ренату, которая вдруг показалась ей, как это иногда случается с истеричными женщинами, причиной всех несчастий.

Мастерская Катарины Герц была причудливо убрана цветами, лентами, кусками ковров и японскими ширмами. На окнах висели в виде гирлянд светло-голубые драпировки. По углам стояли в высоких канделябрах свечи, стены были украшены этюдами, выполненными углем и красками, — работами учениц. Муж Катарины, литератор Герц, во фраке, с бутылкой коньяка в руках, ходил от шкафа к шкафу, отыскивая рюмки. У него был вид напряженного ожидания, как будто тщательно подготовленная речь, которую он собирался сказать на торжестве, должна была стать поворотным пунктом его жизни. Его волновало присутствие Гудштикера, который лениво развалился в кресле, с глубокой складкой между бровей и сострадательно-усталой улыбкой на красивых губах. Несколько чрезвычайно услужливых молодых людей озабоченно сновали взад и вперед. Фрау Гедвига была здесь с раннего утра, помогала украшать комнату, а теперь ждала своего мужа, отсутствие которого сильно беспокоило ее. В соседней комнате соорудили нечто вроде буфета из составленных вместе кроватей, на которые были положены доски, покрытые скатертью. Сюда заранее забрались два актера и две актрисы, которые вели очень громкий и легкомысленный разговор.

Вошли Гиза и Ксиландер, уже новобрачные. Церковного венчания не было. Лицо Гизы было белее ее платья; единственное, что было в ней ярким, — это зеленые листья в венке. Когда с нею заговаривали, она улыбалась, и улыбка так и оставалась на ее сухих губах, как будто она забывала ее убрать. Гости находили, что вид у нее совсем не свадебный, но утешались общим оживлением и радостью Ксиландера, который с сияющим лицом пожимал всем руки, принимал поздравления, обнимал женщин и не говорил, а только заикался от избытка счастья. Он подвел актеров к статуэтке Венеры, присланной Ренатой, приложил в виде заклинания два пальца к ее груди и пролепетал что-то о великой тайне любви. Потом он хлопнул по мраморному животу Венеры, обнял своего коллегу и воскликнул с влажными глазами:

— О, если бы это мраморное тело растаяло для тебя, мой презирающий зависть друг! Мужайся, Горацио, мужайся!

Коллега в недоумении хлопал глазами.

Анна и Рената вошли незаметно. Ренате показалось, что она попала в зверинец. Посредине комнаты она увидела Гизу, которая казалась выше ростом, чем обычно. Перед ней стоял литератор Герц и что-то нашептывал; при каждом движении полы его фрака раскачивались то вправо, то влево. Гиза стояла, как олицетворение невинности, и время от времени смотрела на свои руки, как будто на них было что-то написано. Катарина Герц громко говорила одной из актрис о терниях брака, а безбородый юноша, издали смахивающий на поросенка, кричал: «Да здравствуют женщины!» Стиве стоял рядом с Анной и грациозным жестом поправлял свои жидкие волосы. Мартин Ксиландер от восторга готов был обнимать самого себя, потому что сегодня он находил восхитительным быть Мартином Ксиландером. Рената стала поправлять перед зеркалом волосы и вдруг заметила дыру на рукаве платья. Она испугалась. «Куда ведешь ты меня, судьба?» — прошептал в ней какой-то голос. Кто-то поклонился ей через головы гостей. Ей вспомнился Вандерер; с такою же важностью кланялся и он. «О, как давно это было!» — подумала Рената.

Вдруг перед нею очутилась Гиза. Ее лицо было перекошено, глаза закатились, так что совсем не было видно зрачков, а одни белки.

— Вы не смеете презирать меня! — пронзительно взвизгнула она и дважды повторила эту фразу тем же пронзительным тоном.

В мастерской воцарилась тишина, и даже шум дождя по крыше казался грохотом сыплющихся камней. И среди этой тишины Гиза грохнулась на пол в страшных конвульсиях и стала колотить руками по полу, разбила пальцы до крови и испачкала кровью свое белое платье; она стонала так, точно умирает, и тело ее извивалось, как будто было без костей.

— Унесите ее отсюда! — закричал только что пришедший Рихард Уибелейзен. — Отнесите ее в мою квартиру, там ей будет спокойно, я сбегаю за доктором.

Несколько мужчин подняли Гизу, она больше не сопротивлялась. Гости столпились у двери. Ксиландер бро-сился всех расталкивать, как бешеный отшвырнул столик, где стояла Венера; статуэтка упала и разбилась. Анна бессильно опустилась на стул; актрисы, побледневшие под румянами, разыскивали свои шляпки. Катарина Герц стояла посреди мастерской и тупо смотрела на пол, испачканный пролитым вином и уличною грязью.

В голове Ренаты все спуталось; она хотела что-то обдумать, но мысли разбегались в разные стороны. Она вышла в соседнюю комнату, где стоял разоренный буфет, и подошла к двери маленькой спальни.

Здесь в старом кресле спала Габриэль, маленькая дочь фрау Зёдерборг. С влажными глазами смотрела Рената на прелестное личико ребенка, спавшего крепким, безмятежным сном детства.

Побуждаемая непреодолимой потребностью быть одной, Рената вошла в спальню. Перед нею лежал этот ребенок, как олицетворение полной заброшенности. «Все же она не так одинока, как я», — подумала Рената. Ее охватила глубокая жалось к самой себе. Неужели лучшая часть жизненного пути уж пройдена и впереди лишь голая пустыня?.. И никогда, никогда не затрепещет полнотой жизни бедное сердце, до краев полное неистраченной любви…

Сзади раздались шаги. Она вздрогнула и обернулась. Рядом стоял Гудштикер. Он дружески кивнул ей.