Эрика Йонг - Сердце Сапфо

Я всегда любила пятницу,
твой день, о госпожа,
ту ночь, когда неделя взрывается любовью…
«Venerdi» — говорит мой маленький красный итальянский календарь,
он постоянно обмолачивает дни, которые,
как галька морская,
накатываются друг на друга шуршащей чередой и размываются на горько-голубые,
кругло-красные шуршащие золотые.
Куда уходят дни —
все безвозвратные,
все полные секунд серебряных,
мгновений чистого огня.
Неужели жизнь слишком долга для смертного?
Ты вглядываешься в небеса,
ища какой-нибудь беды,
страшась той скуки,
что сулит тебе перспектива быть красивой вечно?
Играешь ты с людьми —
пусть некая Сапфо некому Фаону предшествует,
а также Сильвии и Теду, именно в таком порядке —
и когда грянет гроза,
ждешь, чтобы развлечься,
зная: катастрофа неизбежна.
Жизнь — штука очень длинная для богов и богинь,
а смертные — их кинофильмы, их мыльные оперы.
И что я для тебя —
мыльная опера?
А может, меньше и того.
Я бы, по крайней мере, хотела быть романом длинным,
переслоенным вставными новеллами.
И значит, ты играешь моим сердцем —
поджигаешь один его желудочек,
затопляешь другой,
ураган в моей крови —
«больное сердце безумно страждет»,
как сказала Сапфо…
Мыльная опера Сапфо слышна и чрез столетья и трогает даже наш век непоэтический.
Поэты — камушки в потоке,
в них твой смех вдыхает жизнь.
Что б мы ни делали —
все твоим веленьем.
Мужчина посмотрит на женщину,
и ставит она его над всеми богами и героями.
Женщина посмотрит на мужчину,
и видит Афродиту он в ней.
Ты просто убиваешь время, ускоряя ход тысячелетий.
Ты — ростр корабля по имени Поэзия,
ты улыбаешься своею улыбкой шутовской,
и мир взрывается в небесах твоего отца,
образуя туманность во славу твою,
аминь.
Здесь, на земле и в небесах, любой день — Афродиты день.

Мандариновые апельсины,
любовные яблоки,
мед в кувшине,
лепестки прошлогодних роз,
засохшая гардения — терпкий дух ее витает в воздухе…
И обгоревший по краям клочок оберточной бумаги,
с его тайным именем,
начертанным мягким карандашом,
а рядом — мое имя.
Любовь опалила края моей жизни,
и мед насыщает его имя на дне круглого чистого кувшина —
малое нерестилище желаний.
Я поцеловала крышку,
воскурила священные благовония тебе, моя госпожа,
а теперь жду,
когда он наполнит мой кувшин для меда,
если тебе будет угодно это.
Тебе было угодно увидеть,
как своей лирой спасся Арион,
цепляясь за нее в бурном море,
словно она — спина дельфина.
Тебе было угодно, чтобы фрагменты стихов Сапфо пошли на саркофаги для священных египетских аллигаторов —
и так сохранились,
лоскутные одеяла поэзии,
пощаженные временем.
Госпожа папирусов и саркофагов,
госпожа влюбленных, прыгающих со скалы,
госпожа заклинаний и благовоний,
коз и тёлок,
мычащих перед жертвоприношением,
дев и мадонн,
молча вершащих одно,
я склоняю голову перед твоими нескончаемыми чудесами,
я сдаюсь на милость тебе.
Кто-то говорит, любовь — болезнь,
огонь в крови, сжигающий все человеческие города.
Я готова рискнуть.
Прежде чем я взовьюсь,
как благовоний дым, к небесной тверди,
прежде чем умирать я научусь,
смочи мед моих желаний на моем взыскующем языке…
научи меня летать.

Соловей запел,
когда она рождалась,
тот самый соловей, что пел в саду у Китса.
Она пыталась удержать небо в двух своих руках и потерпела неудачу —
как все поэты терпят, —
но значение имеет лишь рук ее усилие,
все остальное — ничто.
Она понимала, что ее жизнь — река,
впадающая в море ее умирания.
Она понимала, что эта река течет словами.
Ее арфа поддерживала ее на плаву, как Аристова,
пока она плыла к всепрощающему морю.
Большинство слов ее исчезло. Тысячелетия прошли.
Рожденная из моря бледной пены богиня, которой поклонялась она, помолодела,
еще прекрасней стала,
пока слова поэта исчезали.
Все это было предсказано.
Сапфо сожгла,
и христиане сожгли ее слова.
В Египетской пустыне лоскуты папируса сохранили знаки ее пламенного сердца.
Улыбается Афродита,
вспоминая слова Сапфо:
«Будь смерть прекрасна,
то и боги бы умирали».
Ты, что доверяешь словам — не смертной плоти,
ты знаешь, что время и слова стирает. Что же остается?
Улыбка Афродиты —
пена у розоватых ее ног,
где играют умирающие дельфины

Повсюду на осыпающихся средиземноморских известковых берегах видны следы ее власти —
царицы Киферы,
пенорожденной Афродиты,
что сводит музы в танце,
вплетая маки в свои золотые пряди…
Храмы ее капризности стоят повсюду,
обращенные к морю,
которое полно нереидами,
дельфинами, голубыми и золотыми плитками солнечного света и пещерами, где луна прячется между своими беременностями.
Меня всегда влекло на эти берега,
я будто знала,
что там, на древних известковых островах
(а известняк из всех пород хрупчайший),
найду свою веселую богиню.
На язык взяла она луну,
серебряную вафлю,
излучающую лимонный свет.
Она смотрела,
как волны стирают ее точеные следы.
Она повсюду и нигде,
и стоит только ей почувствовать слабину томления,
тут же возбудит она любовь.
Она — богиня, для которой продолжает вращаться мир.
В повороте ее кончаются все концы и начинаются все начала.