Элизабет МАКНЕЙЛ - 9 1/2 weeks

говорю... Но если они тебе действительно не

нравятся...

Мне вдруг кажется, что передо мной совсем молодой парень, который

приглашает меня выпить с ним по рюмке и

приготовился к тому, что получит от ворот поворот. Я таким никогда его не

видела.

- Дорогой, - лихорадочно говорю я, - они очень хороши. Ты пощупай кожу.

Конечно, я буду их носить.

- Я очень рад, - отвечает он.

В голосе его еще слышно смущение.

- Я надеялся, что они тебе понравятся.

Голос его становится обычным:

- Надень все это. Быстренько.

Я повинуюсь. Как каждый вечер до сегодняшнего (и это будет последний) на

мне только рубашка, и я быстро

надеваю пояс. С чулками немного сложнее. Туфли мне в самый раз.

- Я взял с собой твои черные, - говорит он. - Я настоял, чтобы они нашли

девушку с тем же размером. Она

перемерила девять пар, пока я не остановился на этой. К счастью, у тебя ходовой

размер.

Каблуки настолько высоки, что наши головы почти вровень. Он прижимает

меня к себе, кладет руки на мою грудь,

обводит пальцами вокруг сосков. Глаза его почти ничего не выражают.

В серых радужках я вижу два миниатюрных отражения своего лица. Его руки

спускаются ниже, на живот, к поясу,

следуют его контуру, одну за другой трогают резинки, потом верх чулок. Уже почти

стемнело. Он зажигает лампу за нами.

- Стой на месте, - говорит он мне, а сам садится на диван. - А теперь, -

добавляет он чуть охрипшим голосом, - иди

сюда. И не спеши.

Я медленно иду вперед по ковру. Иду мелкими осторожным шажками, мои руки

неловко болтаются. Что-то гудит у

меня в ушах, и дыхание мое становится тяжелее.

- Повернись, - говорит он, когда я уже в нескольких сантиметрах от

дивана.

Я едва слышу его.

- Подними рубашку.

Я поворачиваюсь, держась очень прямо и прижимая подол рубашки к груди.

- Ты разочарован? - спрашиваю я, и голос мой звучит пронзительно.

- Шутишь? Ты восхитительна, - шепчет он позади меня, - восхитительна,

кошечка.

Я закрываю глаза. Слушаю гул в ушах: каждая частица моего тела хочет,

чтоб до нее дотронулись. Я стараюсь,

чтобы у меня разложило уши, зеваю, трясу головой.

"Прошу тебя, прошу тебя..." - шепчет во мне какой-то голос.

- Стань на четвереньки, - говорит он. - И хорошенько подними рубашку.

Заверни повыше, я хочу видеть твой зад.

Я рассматриваю серый ковер. Он теперь совершенно рядом с моим лицом.

- Иди на четвереньках, - очень тихо говорит он. - До двери.

Я ставлю вперед правую руку, потом правое колено, потом левую руку.

Говорю себе: "Слоны так ходят?" Левое

колено. Все это в полном молчании, которое нарушает вдруг спор за дверью

квартиры. Хлопает дверь. Виолончелист,

который живет ниже этажом, начинает играть упражнения, и я концентрирую внимание

на начальных тактах. Я думала, что

музыканты постепенно разогреваются, как жонглеры. Но этот вначале играет

увлеченно и сильно, но за три часа все слабее и

слабее. Он лысый и мрачный. Я его в лифте видела.

- Я больше не могу, - говорю я.

Мое тело как будто съеживается при звуке моего голоса. На секунду я кладу

голову на ковер; когда стоишь, он

жестким не кажется, но на самом деле для кожи неприятен. Высота каблуков мешает

мне сесть так, как я хочу: поджав

колени под подбородок и обхватив их руками.

- Что случилось? - ровным голосом спрашивает он.

- Я чувствую себя как идиотка.

Лампа в другом конце комнаты дает недостаточно света, чтоб я могла

рассмотреть выражение его лица. Он

закладывает руки за голову и откидывается на диванные подушки. Я, шатаясь, встаю

и говорю:

- Ковер царапает.

Потом сажусь на ближайший стул, скрещиваю руки на поднятой рубашке. Один

рукав спустился, и я его

закатываю.

- Похоже, что мы уже были в такой ситуации, - говорит он, не глядя на

меня. - Терпеть не могу собирать чемоданы.

А еще больше разбирать. Последний раз я твой разбирал целую неделю.

Внизу виолончель рычит с такой силой, как будто бы музыкант сошел с ума.

- Я не понимаю, как ты все время забываешь, что я могу тебя побить? С

тобой каждый раз приходится все начинать

сначала. Прежде чем сказать мне: "Нет, я не хочу это делать", почему ты не

думаешь о моем ремне? Почему ты ночь за

ночью забываешь, что это такое? Вечно с тобой приходится спорить, дерьмовая

потаскуха, а кончается тем, что ты делаешь

как я говорю.

Он наклоняется ко мне, откидывает волосы со лба.

- Когда я иду на четвереньках, у меня такое впечатление, что я стала

собакой... Я боюсь, что ты смеешься надо

мной.

- Да, ты должна чувствовать себя идиоткой. Какая срань, шлюха! Захочу

посмеяться над тобой, так скажу.

Я молча трясу головой. Он ходит вокруг меня, рассматривая меня изучающим

взором. Я сижу словно каменная на

краешке стула, сжав колени, скрестив руки и обхватив ладонями плечи. Он тянет

меня назад, пока я лопатками не касаюсь

спинки стула. Он запускает руку мне в волосы, массирует мне кожу на голове; он

медленно оттягивает мне голову назад,

пока мое лицо не принимает почти горизонтальное положение. Макушкой я касаюсь

его члена. Он трет кулаком нижнюю

часть моего лица. Рот у меня открывается. Когда я начинаю стонать, он на минуту

выходит, возвращается со стеком, и

кладет его на чайный столик.

- Посмотри на него. Посмотри на меня, - говорит он. - В три минуты я тебя

на целую неделю в постель уложу.

Но я его едва слышу. Мне больно дышать, настолько горло у меня сжало.

Открытый рот причиняет мне боль.

- Иди на четвереньках, - говорит он.

Вот я опять в той же позе. Я прячу лицо на правом плече и чувствую, как

дрожь от подбородка распространяется по

всему телу, у меня дрожат руки и ноги, даже пальцы на ногах дрожат. Я слышу, как

стек стучит по крышке стола. Острая

боль пронзает мне низ ягодиц, в глазах красные и белые круги. Слезы выступают у

меня на глазах. Выведенная из

оцепенения, я кое-как добираюсь до двери, потом направляюсь к лампе. Подходит

кошка, трется о мою ногу и мурлычет.

Чулки рвутся на коленях. В ту секунду, когда я дохожу до дивана, он обрушивается

на меня и опрокидывает меня на спину.

Первый (и единственный) раз я кончаю вместе со своим любовником. Потом он

лижет мое лицо.

Каждое прикосновение языка вызывает у меня ощущение тепла, а потом -

когда он убирает язык - ощущение

холода; слюна и пот испаряются в кондиционированном воздухе комнаты.

Когда он останавливается, я открываю глаза.

- Но ты бьешь меня, даже когда я делаю то, что... - говорю я тихо. - Тебе

нравится меня бить.

- Да. Мне нравится видеть, как ты корчишься, слышать, как ты умоляешь

меня. Слышать твои крики, когда ты