Элизабет МАКНЕЙЛ - 9 1/2 weeks

Слизав с его пальцев последние капли меда, я причмокиваю.

- Отвратительная. Просто отвратительная. Тебя нужно снова выкупать. Ты

испачкала нос и даже брови. - Он берет

салфетку и вытирает мне лицо.

- Хорошо, - говорю я. - Теперь я могу посмотреть, что в пакете от

Бендела?

- Ты еще не видела другого; я его спрятал в продуктовую сумку, и он

раздавил помидоры. Но я хочу сначала выпить

кофе. День был тяжелый, и если я этого не сделаю, то могу заснуть.

Проходит еще полчаса перед тем, как мы идем в гостиную. Я сижу на подушке

у дивана, привязанная цепью к

ножке чайного столика. Я жду, пока он наливает себе кофе, поит меня чаем, моет

тарелки и возвращается с подносом в

гостиную.

Вид у него спокойный и радостный; он закуривает сигарету, зевает и берет

Пост.

Я ору:

- ЧТО В ПАКЕТЕ?

Он прикладывает палец к губам и хмурится.

- Тс-с! Глупенькая! В этом доме для того такая дорогая квартплата, чтобы

здесь не селились шумные люди.

Старуха Крайслер сейчас же поднимется, если ты будешь так громко кричать. Я тебе

о ней уже говорил. Она живет ниже

этажом в квартире 15Д. Ей нужно, по крайней мере, одну историю с изнасилованием

в неделю. А ей уже дней двенадцать не

попадалось никакой мерзости.

- Ты теперь смеешься над физическими потребностями старых дам? Как же

низко ты пал! Если ты собираешься

продолжать, я сейчас опрокину столик. Он упадет на тебя, и тебе будет очень

больно.

Он вздыхает, снимает ноги со стола, выходит и через минуту - возвращается

с торжествующим видом, держа в

поднятых над головой руках по пакету. Он бросает их на пол и становится на

колени, чтобы снять с меня наручники. Потом

он почти автоматически растирает мне запястья, это жест, ставший для него

привычным, не имеет ничего общего с

состоянием моих запястий, по большей части, металл их едва касается.

- Ну вот, - говорит он, - теперь я сяду, а ты откроешь пакеты.

Я открываю сначала пакет от Бендела. В нем, завернутые в шесть слоев

тонкой бумаги, лежат пояс из черных

кружев с резинками и пара светло-серых чулок. Мне неудержимо хочется смеяться. Я

корчусь от хохота, потом поднимаю

пояс: он смутно напоминает мне не то скелет, не то летучую мышь. Я одеваю его на

голову. Одна резинка качается у меня

перед носом, другая щекочет ухо, а третью я ловлю ртом.

- Боже мой, - стонет он, - до чего же у тебя экзотический вид!

Он захлебывается смехом, свистит, стонет. Нас обоих охватывает приступ

внезапного смеха, как это бывает или с

детьми на каникулах, или при особом, быстро проходящем опьянении, когда не

можешь объяснить соседу смысл шутки,

или когда сам не понимаешь какой-нибудь шутки, или когда не можешь перестать

смеяться, даже если тебе уже плохо от

смеха.

- Боже мой...

Он трет лицо и стучит кулаком по валикам. Я сняла пояс с головы и держу

на коленях.

- Я осуществил, - говорит он улыбаясь, - свою старую фантазию. Когда я

был подростком... Нет, когда мне было лет

одиннадцать, или еще меньше... Ну, не важно. Меня это всегда возбуждало, и в

одиннадцать, и в пятнадцать, и в двадцать

два, и в тридцать два года... Черный пояс с резниками не в журнале, не в фильме,

а на живой женщине! Ни одна из женщин,

с которыми я спал, его не носила, ни одна... Пришлось мне позаботиться об этом

самому.

Он подмигивает мне.

- Хочу посмотреть, на что это похоже в реальной жизни.

Я сказала ему, что пояса никогда не носила, хотя один раз несколько лет

назад хотела себе его купить. Но я себя в

черном просто не представляла, если бы я купила, то розовый или, может быть,

белый. Мы снова оба смеемся. Он

описывает мне весьма дотошную продавщицу, которая его обслуживала. Это была

женщина в возрасте наших матерей:

дородная, безупречно одетая, вежливая и равнодушная. Она выложила перед ним весь

ассортимент поясов и показала

особенности каждого: у этого - пристегивающаяся резинка, у того сзади эластичная

вставка, еще на одном - особые зажимы;

есть с розетками всех цветов из разных материй на зажимах и так далее. Все,

разумеется, можно стирать в холодной воде.

- Вы выбрали одну из моделей, которые легче всего продаются, сударь, -

сказала она ему.

Он хотел было спросить, какова же другая, но раздумал, когда она ядовито

спросила его:

- Угодно вам что-нибудь еще?

- Посмотрим теперь другую коробку, - радостно говорит он, отодвигая

столик от дивана.

Он сидит, раздвинув ноги, прямо поставив босые ступни на ковер; он

опирается локтями на колени, а подбородком

на ладони; волосы его еще не совсем высохли (он перед самым обедом принял душ) и

падают на лоб. На нем белая

хлопковая рубашка с засученными рукавами, расстегнутая на груди, волосы на груди

наверху вьются, а книзу редеют; он

натянул старые шорты.

- Ты знаешь, на кого ты сейчас похож? - спрашиваю я. - На Робинзона Крузо

на острове, который уверен в том, что

костюм ему никогда больше надевать не придется. Ох, как я тебя люблю!

Он хмурится, кусает губы, стараясь скрыть выражение лица: он, кажется,

немного испуган и восхищен. Я так его

люблю, что у меня мутится в глаза. Он ложится на диван, откидывает голову назад

на валик, запускает руки в волосы и

говорит старательно ровным голосом, глядя в потолок:

- Вот так это и должно быть. Мы должны теперь так и продолжать, вот и

все.

Внезапно он поднимается, наклоняется вперед и, тыча в меня пальцем, орет:

- Открывай другую коробку, шлюха, открывай, подлиза ты и плакса!

Открывай, дерьмо!

- Хорошо, хорошо, сударь, - отвечаю я.

Это коробка для обуви от Шарля Журдана, магазина, в который я никогда не

заходила, благоразумно считая, что

моя кредитная карточка в Блумингдейле и это не дает мне достаточно поводов для

соблазна. Я разворачиваю бумагу и вижу

пару серых замшевых туфель, очень элегантных, на удивительно высоких каблуках.

- Благое небо, я и не знала, что бывают такие высокие каблуки!

Он встает с дивана и садится рядом со мной. Вид у него удрученный.

- Ах, я понимаю, что ты хочешь сказать!

- Что я хочу сказать? Это туфли.

- Конечно, туфли. Но мне кажется, что они тебе не нравятся. Скажи, не

нравятся? Ну, если не считать каблуков?

Я беру в каждую руку по туфле: замша мягкая, как бархат.

- Потрясающие туфли. Конечно, эти заграничные штучки носить трудно, да и

стоят они, должно быть, целое

состояние. А так, конечно...

Он пожимает плечами, как будто что-то его смутило.

- Послушай, - говорит он, - я купил их не для того, чтоб ты их носила. Я

хочу сказать, носила на улице.

Он мне показывает вещи от Бендела.

- Это для нас. Для меня. Для нас обоих. Я хотел бы... То есть, я