Октав Мирбо - Дневник горничной

Я понимаю — бывают случаи, когда нужно возражать господам. И в этих случаях я не лазаю в карман за словом, уверяю вас… Но здесь… Чтобы они ни говорили… Это свыше моих сил… Эти женщины мне отвратительны; я их презираю и говорю себе, что у меня с ними нет ничего общего… Воспитание, постоянное трение около людей со вкусом, чтение романов Поля Бурже, спасли меня от этих мерзостей… Ах! с каким сожалением я вспоминаю наши милые проказы на местах… в Париже!

Больше всего имеет успех Роза… Она повествует, моргая глазами и облизывая губы…

— Все это ничего в сравнении с г-жей Родо… Женой нотариуса… Ах, уж что у нее делается…

— Я не думала… — говорит одна из присутствующих…

Другая тотчас заявляет:

— Даром, что она из поповской семьи… Я всегда думала, что она страшная мерзавка…

Взгляды всех оживились; все вытянули шеи по направлению к Розе, которая начинает рассказ:

— Третьего дня г-н Родо отправился, по его словам, на дачу, на весь день…

Чтобы осведомить меня на счет г-на Родо, она делает пояснение:

— Очень подозрительный человек… Нотариус, который не католик… Ах! У него таки в конторе проделываются вещи… Так что я заставила капитана взять оттуда свои дела, честное слово!.. Но сейчас дело не в г-не Родо…

Окончив пояснение, она придает своему рассказу более общий характер:

— Итак, г-н Родо отправился на дачу… Что он там постоянно делает на даче?.. Этого, к слову сказать, никто не знает… Значит, он уехал на дачу… Г-жа Родо сейчас же велит маленькому клерку, этому мальчугану Юстину, прийти в ее комнату, под предлогом подмести… Забавное подметание, дети мои!.. Она — совершенно раздетая, с вылупленными глазами, точно собака на охоте. Велит ему подойти к ней… Целует его… ласкает… И под предлогом поискать у него блох, велит ему раздеться… Затем знаете, что она делает?.. Ну вот, она кидается на него, эта ведьма, и овладевает им насильно… насильно, барышни… И если бы вы знали, как это произошло?..

— Как это произошло?.. — спрашивает с живостью брюнетка, крысиная мордочка которой вытягивается и шевелится…

Все взволнованы… Но Роза, внезапно делаясь сдержанной, стыдливой, объявляет:

— Этого нельзя сказать при барышнях!..

Ответ возбуждает ахания, разочарованные восклицания… Роза продолжает, возмущенная и растроганная…

— Пятнадцатилетний ребенок… ну, мыслимо ли это!.. И хорошенький, точно ангелок, и совсем невинный, несчастный малыш! Не уважать детскую чистоту, нужно же быть испорченным до мозга костей! Говорят, что когда он вернулся к себе, то весь дрожал… дрожал… плакал… плакал… херувим… просто душа разрывалась, глядя на него… Что вы на это скажете?

Следует взрыв негодования, делая буря помойных ругательств… Роза выжидает, когда волнение уляжется… И продолжает:

— Мать пришла ко мне и рассказала все это… Я ей посоветовала, как вы думаете, посоветовала подать в суд на нотариуса и его жену.

— Понятно… Ах! понятно…

— Ну, Юстина колеблется… Потому что да потому… я думаю, что здесь вмешался священник, который каждую неделю обедает у Родо… Наконец, она боится… Да!.. Ах!.. Если бы это случилось со мной… Конечно, я верю в религию… Но священник меня не остановит. Я бы заставила их поплатиться… Сотнями и тысячами… И десятками тысяч франков.

— Верно… Да, совершенно верно…

— Пропустить такой случай?.. Несчастье!

И шляпа-мушкетер хлопает, как палатка в бурю…

Бакалейщица молчит… Вид у нее смущенный… Без сомнения, она поставщица нотариуса… Искусно прерывает руготню Розы:

— Я думаю, что мадемуазель Селестина не откажется выпить стаканчик черносмородинной с этими барышнями… А вы, мамзель Роза?

Это предложение успокаивает разгоряченные умы, и в то время, как она вынимает из шкафа бутылку и стаканы, которые Роза расставляет на столе, взоры всех загораются, и все облизываются, предвкушая удовольствие… На прощание бакалейщица говорить мне с любезной улыбкой:

— Не считайтесь с тем, что ваши господа у меня ничего не берут… Приходите в другой раз…

Возвращаюсь с Розой, которая продолжает посвящать меня в курс дел всего местечка… Мне казалось, что запас сплетен должен у нее истощиться… Нисколько… Она непрерывно придумывает новые и самые ужасные… Очевидно, способы клеветы у нее неистощимы… И язык болтает непрестанно, без умолку… Никого она не оставляет в покое, всех задевает. Изумительно, как в провинции, в несколько минут можно совершенно опорочить имя человека… Таким образом мы дошли до ограды Приерё… Здесь она никак не может меня покинуть… все говорит… говорит без конца, старается меня совсем обойти, поразить своей любезностью и своим бескорыстием… А у меня голова идет кругом от всего слышанного, и вид Приерё еще тягостнее сжимает мне сердце… Ах! эти лужайки без цветов!.. И это огромное здание, имеющее вид казармы или тюрьмы, где за каждым окном мне чудится взгляд шпиона!..

Солнце греет сильнее, туман исчез и очертания пейзажа внизу сделались яснее… За равниной на холмах, я вижу маленькие деревушки, купающиеся в солнечной пыли: красные крыши оживляют вид; река, пересекающая желто-зеленую равнину, сверкает то здесь, то там серебряными изгибами; легкие нежные очертания облаков украшают небо… Но я не чувствую никакой радости при виде всего этого…

У меня одно желание, одна мысль, одно намерение, убежать от этого солнца, от этой равнины, от этих холмов, от этого дома и от этой толстой женщины, противный голос которой преследует и терзает мой слух…

Наконец, она собирается меня оставить… Берет меня за руку и сочувственно сжимает ее своими толстыми пальцами, одетыми в митенки. И говорит:

— К тому же знаете, милая, г-жа Гуэн женщина очень любезная… и умелая… следует ее навещать почаще…

На минуту она останавливается и затем таинственно:

— Подите-ка, скольким девицам она помогла!.. Как только что-нибудь заметят — сейчас к ней… и ни слуху, ни духу… говорю вам… на нее можно положиться… Это женщина очень знающая…

С заблестевшими глазами, глядя на меня со странной настойчивостью, она продолжает:

— Очень знающая… и умелая… и сама скромность, просто наше Провидение… Ну, так вот, милая, не забудьте же побывать у нас, когда сможете… И почаще навещайте г-жу Гуэн… не пожалеете… До свидания… до скорого!..

Ушла… Я вижу, как она удаляется своей качающейся походкой; идет вдоль стены, вдоль забора… и внезапно исчезает на дороге.

Я прохожу мимо Жозефа, садовника-кучера, который чистит дорожки… Мне кажется, что он хочет что-то сказать; но он молчит. Только смотрит на меня искоса, странным взглядом, от которого мне делается почти страшно…

— Хорошая сегодня погода, г-н Жозеф…

Он что-то бормочет сквозь зубы… Разозлился, что я осмелилась пройти по дорожке, которую он чистит…