Октав Мирбо - Дневник горничной

К неописуемой моей радости, в наше учреждение поступила моя подруга Клеманс, которую я называла Клеклэ… Мы служили раньше вместе в одном доме на Университетской улице… Клеклэ была очаровательна; бойкая, румяная блондинка, живая и веселая!.. Она постоянно смеялась, на все соглашалась и везде хорошо себя чувствовала. Преданная и верная, она с удовольствием оказывала всяческие услуги. Развратна она была до мозга костей, но в ее развращенности не было ничего отталкивающего, так все выходило у ней радостно, наивно и естественно. Порок рождался в ней, как цветы рождаются на растении и вишни на вишневом дереве. Ее болтовня, подобная милому щебетанью птички, заставляла меня по временам забывать мои неприятности и смиряла мое возмущение… Наши постели стояли рядом и мы стали спать вместе… Ничего не поделаешь… Может быть, пример других… а, может быть, любопытство, которое уже давно меня мучило… Впрочем, инициатива принадлежала Клеклэ, так как… уже четыре года тому назад она была развращена одной из своих хозяек, генеральшей…

Однажды ночью она шепотом рассказала мне о причине своего ухода от одного версальского чиновника.

— Представь себе, там была куча всяких животных… кошки, три попугая… обезьяна… две собаки… И нужно было за ними ухаживать… Для них ничего не жалели… Нет, ты подумай, нам давались только объедки… А им дичь, крем, пирожные, эвианова вода, милочка!.. Да, они пили только эвианову воду, эти гадкие животные, потому что в Версали в то время свирепствовала эпидемия тифа… Однажды зимой хозяйка вздумала перенести железную печку из моей комнаты в ту комнату, где спали обезьяна и кошки. Ну, и знаешь? Я их ненавидела, особенно, одну из собак… ужасного, старого мопса, вечно возившегося в моих юбках… несмотря на пинки… Однажды утром хозяйка увидела, что я колочу собаку… Можешь представить себе, что из этого вышло… Она меня сейчас же прогнала… И если бы ты знала, милочка, эта собака…

И заглушая смех на моей груди:

— Эта собака… походила на мужчину…

Ах, эта Клеклэ!.. что это была за чудачка и душка!..

Вообще, даже и не подозревают о всех неприятностях, выпадающих на долю прислуги и о тягости их постоянной эксплуатации. То хозяева, то посредники доставляющие места, то благотворительные учреждения, а то и свой брат, так как среди прислуги тоже встречаются мошенники. Никто не интересуется друг другом. Каждый живет, нагуливает жир и развлекается за счет беднейшего. Декорации меняются; вы встречаете различные, враждебные друг другу общественные слои, но Повсюду те же страсти, и те же аппетиты. И в шаблонной буржуазной квартире, и в великолепном дворце банкира, вы встретите одинаковые гнусности. В конце концов, каждая девушка, подобная мне, должна заранее считать себя побежденной, куда бы она ни пошла и чтобы она ни стала делать. Бедняки — это удобрение для той почвы, на которой вырастает жизненная жатва, жатва счастья, собираемая богачами, не желающими ничем делиться с нами…

Говорят, что теперь нет рабства… Забавная шутка, черт возьми!.. Ну, а прислуга, что же это такое, как не рабы?.. Настоящие рабы, со всеми свойствами, порождаемыми рабством: нравственной развращенностью и злобой… Слуги заражаются порочностью от господ… Поступая на место чистыми и честными — есть и такие — они быстро портятся, соприкасаясь с развращающими нравами. Они видят только порок, дышат воздухом, насыщенным пороком, живут, окруженные со всех сторон пороком. И со дня на день, с минуты на минуту, они становятся все хуже, не имея никакой защиты против овладевающего ими порока, и вынужденные служить ему, лелеять его, уважать его. И вот они возмущаются, потому что не в состоянии удовлетворять собственным порочным наклонностям, и разбить сковывающие их цепи. Ах, это изумительно!.. От нас требуют добродетели, самоотречения, самопожертвования, героизма, пороков льстящих тщеславию господ и полезных им — и всего этого требуют, платя презрительным отношением и месячным жалованьем от тридцати пяти до девяноста франков… Нет, это слишком!.. Прибавьте к этому, что мы живем в постоянной необеспеченности; благополучие наше неустойчиво и нам постоянно грозят ужасы завтрашнего дня и безработицы; прибавьте к этому, что нас повсюду оскорбляют, запирают от нас двери и ящики, делают пометки на бутылках, пересчитывают печенье и чернослив, и поминутно окидывают шпионскими взглядами наши руки, карманы и сундуки. Нет ни одной двери, ни одного шкафа, ни одного ящика, ни одной бутылки, ни одного предмета, который не кричал бы нам: «воровка!.. воровка!.. воровка!..» Прибавьте к этому угнетающее нас ужасное неравенство и чудовищное различие положений, которые, несмотря на фамильярность, улыбки и подарки, разделяет нас и наших хозяек пропастью глухой ненависти, сдержанной зависти и готовой прорваться мести… и это различие между нами делается еще более чувствительным и унизительным, вследствие капризов и даже доброты этих несправедливых и бессердечных существ, которые называются богачами. Задумывались ли вы хоть на одну минуту о том, сколько смертельной и вполне законной ненависти, сколько чудовищных позывов к убийству — да, к убийству — должно накопиться в нас? Знаете ли вы, что наши господа, желая дать представление о чем-нибудь низком и омерзительном, восклицают, не стесняясь нашим присутствием, с презрением, выбрасывающим нас за борт человечества: «Это лакейская душа… Это лакейское чувство?..» Во что же можем мы превратиться, живя в этом аду?.. Неужели мои хозяйки воображают, что мне не хотелось бы наряжаться в красивые платья, кататься в прекрасных каретах, веселиться с своими поклонниками, держать прислуг?.. Они говорят нам о преданности, честности, верности… Но вы бы первые умерли — от этого, негодницы!..

Однажды, в одном доме на Камбонской улице — я столько уже раз меняла места — хозяева выдавали дочь замуж. Был большой вечер и показывали подарки, которыми можно было бы наполнить целый фургон. Я спросила с шутливой насмешкой у лакея Батиста:

— Ну, Батист… а вы?.. ваш подарок?

— Мой подарок? — сказал Батист, пожимая плечами.

— Ну, говорите же!

— Я бы им подарил жестянку керосину, и зажег бы под их постелью… Вот мой подарок…

— А ваш, Селестина?.. — спросил он меня в свою очередь.

Я скрючила пальцы наподобие когтей и с кровожадным жестом:

— Вонзила бы им в глаза ногти… — ответила я.

Метрдотель, к которому никто не обращался с вопросом и который с обычным вкусом наполнял цветами и фруктами хрустальную вазу, сказал спокойно:

— Ну, а я удовольствовался бы купоросом, который плеснул бы им в морды, там, в церкви…

И воткнул розу между двух груш.

Еще бы их любить!.. Удивительней всего то, что им не очень часто мстят. Подумать только, что каждая кухарка ежедневно держит в своих руках жизнь и смерть своих хозяев… щепотка мышьяку вместо соли, капля стрихнина вместо уксуса… и дело сделано!.. И все-таки нет… Должно быть уж рабство у нас в крови…