Елена Арсеньева - Последнее лето

– Что вы… почему вы… я не понимаю, с чего вы…

На этом силы его иссякли.

– Вы не понимаете, с чего я взяла, что вы были пособником грабителей, так же как и Ганин? – помогла ему Лидия. – А ведь догадаться очень просто. Вы пытались не пустить меня сюда, где совершалось преступление. Потом, когда я все же ушла, стерегли за углом, не появится ли кто посторонний. Когда я закричала, вы поняли, что дело неладно, и выскочили. Схватили меня и пытались удержать. Вы думали, что Бориска подойдет и зарежет меня, но он кинул нож – и угодил в вас. Он обладает редкостной меткостью, однако на сей раз промахнулся. От изумления, я думаю – при виде вас. То-то он вскричал: «Тихон! Какого черта!» Мне в первую минуту с перепугу показалось, что Бориска крикнул «Тихо!», и я не сразу поняла, что он не к тишине призывает – ну что за чушь, при чем тут, в самом деле, тишина? – а удивляется тому, что вы вдруг вылезли – да еще под нож угодили!

Филянушкин слабо моргал. Ресницы его по сравнению с пылающим лицом казались бесцветными. Он поднял руку, потянул воротничок, пытаясь его ослабить… напрасно, между прочим, ведь целлулоидный воротничок (а Филянушкин по-прежнему иных не носил) натуго сковывает шею.

«Хватит с него, пожалуй, – встревожилась Лидия. – Еще помрет от удара. А все-таки как приятно иметь дело с трусами!»

– Успокойтесь, Тихон Осипович, – проговорила она холодно. – Я не собираюсь доносить на вас в полицию. Во всяком случае, пока.

Он отвел помертвелые глаза от лица Лидии и уставился на сумочку, из которой она так и не вынимала руку:

– Чего вы хо… чего вы… чем я могу…

Ага, он понял, что премиальных не предвидится, и даже сам, такое впечатление, готов приплатить. Ну что ж, именно этого она и хочет от него.

– Да, вы можете. Вы можете сделать то, что мне нужно. А я хочу, чтобы вы написали донос на Туманского.

Филянушкин вытаращил глаза:

– На кого-с?

Вот наглец, а!

– Не притворяйтесь, – прошипела Лидия. – Как вы можете не знать Туманского? Ведь именно он устроил преступление!

Филянушкин наклонил голову и посмотрел исподлобья, напоминая теперь не столько поросеночка, сколько изможденного бычка, ведомого на бойню.

– Да я вам Христом Богом… клянусь… истинным… отродясь… Бориска все, Бориска… это он… а я никакого Туманского в глаза не видел и знать не знаю…

– Может быть, он вам под какой-то кличкой известен? Может быть, он другим именем представлялся? – настаивала Лидия.

– Нет, нет, нет, – бормотал Филянушкин, тупо качая головой. – Только Ганина и Бориску знал, других не знал, сообщников преступных, лиходеев… диаволов в образе человеческом…

«Сам ты сообщник преступный, лиходей и диавол в образе человеческом!» – люто подумала Лидия, более всего злясь оттого, что чувствовала: Филянушкин не врет! Он был полумертв от страха, а люди в таком состоянии, как правило, говорят правду. Да, похоже, он и впрямь не знает Андрея Туманского, всем заправлял вездесущий Бориска… Конечно, Филянушкин может написать донос на Бориску, если его еще припугнуть. Вопрос: нужно ли это Лидии? Она еще не готова расставаться со своим любовником – самым лучшим из тех, кто у нее был, самым… Ах ты, господи, она даже сейчас чувствует жар неутоленной похоти, который накатывает на нее всякий раз при мыслях о Бориске! Боже мой, какая она была дура, когда принимала за любовь, тем паче – за страсть неоперившееся, блеклое, невыразительное томление по Косте Русанову! И даже кончать с собой пыталась из-за этого! Теперь-то она знает, что такое страсть… Недаром это же слово означало в древнем русском языке и до сих пор означает в церковно-славянском «страх», «ужас». Ее неутолимое влечение к Бориске сплелось с откровенным ужасом перед ним так же тесно, как сплетаются их ноги, когда они утоляют свою страсть. Любить его – все равно что купаться в омуте, в водовороте. Что ж, Лидия знала одного такого человека – знаменитого французского пловца Монсорена. Он тренировался в небольшом водовороте на Луаре, считая, что это прекрасная закалка для мускулов и обостряет реакцию, – однако всегда был обвязан вокруг пояса крепкой веревкой, а на берегу стояло несколько страховщиков…

После неприятного разговора с Андреем Туманским Лидия подумала: почему бы и ей не обвязаться веревкой, с помощью которой ее можно будет, в случае чего, спасти из водоворота по имени Бориска? Страховка нужна не только пловцам! Донос на Бориску будет хоть каким-то средством ослабить власть Туманского над собой. Конечно, надо быть очень, очень осторожной, ведь пытаться шантажировать Туманского ли, Бориску ли – то же самое, что хватать за хвосты двух гадюк!

– Вы напишете донос на Бориску. Прямо сейчас, под мою диктовку.

Лидия ловко выхватила из сумочки загодя приготовленный лист бумаги и вечное перо, для такого случая взятое из бювара Никиты. Доставая их, она предоставила Филянушкину возможность увидеть тускло поблескивающий, выпуклый барабан револьвера. Зрелище произвело впечатление, ничего не скажешь: Филянушкин как завороженный протянул руку за пером и бумагой.

– Сядьте на камень, вон на тот, – командовала Лидия. – А под бумагу фанерку подложите. Видите, валяется? Пишите… Да колпачок снимите, вы что, не знаете, как вечными перьями пользоваться? Пишите: «Начальнику сыскного отдела Энской полиции господину Смольникову в собственные руки…» Да не а тдела , а о тдела , вы что, Филянушкин?! Господи, он еще и пишет с ошибками, а туда же, банки грабить задумал!

«Закончены под председательством главы морского хозяйственного управления генерала Зеленаго работы особого совещания для разрешения вопросов об окончательном упразднении традиционной во флоте «чарки» водки. «Чарка» будет заменена денежной выдачей. В настоящее время во флоте насчитывается от 20 до 25 процентов пьющих».

«Новое время»

«Симферополь. Извержению вулкана Джавтобе, близ Феодосии, предшествовал сильный шум, густой дым, и дважды показывалось синеватое пламя, но кратер старый, в последний раз извергалось меньшее количество лавы в марте 1910 года.

Во время извержения человеческих жертв не было, деревня не пострадала, ибо лава потекла в противоположную сторону».

Санкт-Петербургское телеграфное агентство

Милка-Любка сидела на крылечке и грызла семечки, доставая из кармана юбки и потихоньку сплевывая шелуху в пригоршню. Когда шелухи становилось слишком много, она совала ее в другой карман: Милка-Любка была девица чистоплотная и подсолнушные лузги, вечно хрустящие под ногами, ненавидела лютой ненавистью. Вообще в этом смысле ей в городе Энске трудно жилось, ибо здесь обитают превеликие любители семечек, которые грызут их с утра до вечера. А может быть, и с вечера до утра, судя по тому, что уже ни свет ни заря можно увидеть на энской улице человека с прилипшей к нижней губе бородой из лузги.