Елена Арсеньева - Последнее лето

Почему-то Шурке показалось, что Виктор посмотрел на него с угрозой. И этот взгляд долго еще преследовал его, в спину словно бы ствол ружейный уткнулся. Не то чтобы Шурка знал, что тогда испытывает человек, но между лопатками отчетливо заныло. И еще ведь где-то бродили Викторовы боевики… может, даже с револьверами…

Шурка вздохнул спокойно, только добравшись до дома. Там тетя Оля ворчала на Сашеньку, которая умудрилась невесть где потерять список угощений, нужных для завтрашнего приема гостей, а потому из гастрономического магазина доставили вовсе не то и не в тех количествах. Языкастая Сашенька против обыкновения не спорила и только опускала глаза, почему-то не краснея, а бледнея. Отец с независимым видом прошел через гостиную с томиком Бальмонта в руках, засел в своем кабинете и в дамские дрязги не вмешивался. За дверью кухни мелко хихикала Даня и крупно похохатывал ее кавалер-водовоз.

Шурка на цыпочках ходил по квартире, украдкой таскал с забытого в столовой блюдца тоненько нарезанный, уже заветрившийся тускло-желтый сыр, дышал родным воздухом и чувствовал себя необычайно счастливым оттого, что он дома. Он – дома! И никогда, никогда в жизни не пойдет больше с Мопсей никуда, даже на благотворительный бал!

В том же состоянии покоя и счастья он отправился спать. Однако ночью привиделся ему несчастный советник Тамбовского губернского управления Гаврила Луженовский, убитый «эсеровской богородицей» Марией Спиридоновой. Окровавленный, бледный, он грозил Шурке щепотью, в которой сжимал темную свинцовую пулю, и бормотал:

– Вот и с тобой то же будет, песик-братик!

Шурка проснулся со слезами, до утра больше не спал, и не случалось в его жизни ночи ужасней.

До сих пор не случалось, это верно, но у Шурки все еще было впереди…

«Берлин. Интерес публики к русской кустарной выставке растет: ежедневно бывает до двух тысяч посетителей, продается экспонатов ежедневно на сумму до десяти тысяч марок. 13 февраля выставку посетила кронпринцесса».

Санкт-Петербургское телеграфное агентство

«Кампания некоторых петербургских газет в пользу образования военного союза между Россией, Францией, Англией, Германией и Италией для раздела между этими государствами Австро-Венгрии носит весьма странный характер… Проект императора Вильгельма не соблазняет ни Россию, ни Францию, ни Англию, и дипломатия этих государств считает его мертворожденным».

«Русское слово»

«Бомбей. Страховые общества встревожены частыми пожарами в хлопчатобумажных складах. Полагают, что возникновение в последнюю неделю девяти пожаров произошло вследствие поджога».

Санкт-Петербургское телеграфное агентство

– Десятилетие, прошедшее со времени японской войны, наводит на грустные размышления, господа.

– Пораженческие настроения, Дмитрий Дмитриевич, пораженческие!

– А по-моему, самая обыкновенная трезвость мыслей.

– А у меня мысли что, пьяные? – обиделся Савелий Савельич Савельев, неприязненно глядя на гостя.

Нынче к чаю был зван человек, которого Савельев, дай ему волю, может, и не убил бы, но точно пинками бы выдворил если не за пределы России, то уж за пределы Энска – всенепременно. И на порог бы к себе никогда не пустил, кабы не каприз любимой, единственной, нежно лелеемой доченьки и не потачка глупой бабы – ее матери. И что в нем Варька нашла? О господи, вот же наказание! В глазу монокль, в руках не палка, не трость, а бессмысленно короткий камышовый стек. Якобы внутри должен прятаться стилет для защиты от могущего быть нападения врагов, но ведь с одного взгляда видно, что парень трусоват, будь у него в стеке даже пушка, он все равно бросится наутек даже от самого полудохлого вражонка! А эти его проборы… То посередине головы, то сбоку – совсем за ухом, то вовсе волосы назад зачешет да так смажет фиксатуаром, что они колом стоят! Ферт какой-то, вот и все. Всего-то и достоинств у человека – звучная фамилия, далекое, почти неразличимое во тьме времен родство со знаменитым писателем да умение нанизывать слова, словно бусины на веревочку. Право слово, горлопан площадной, а не боевой офицер, пусть и находящийся в отпуске для излечения! Таким же утонченным словоблудием отличается задушевный приятель Савельева Костя Русанов, то есть, извините, Константин Анатольевич. Но ведь, известное дело, – что дозволено Юпитеру, не дозволено быку-с…

Между прочим, родова аксаковская давным-давно вся поизмельчала. Нет, внешне они – люди, как любит говорить друг-приятель Костя Русанов, весьма импозантные. Дмитрий и сам высок, а уж отец его, тоже, между прочим, Дмитрий Дмитриевич, отличался вовсе ростом удивительным. К тому же держался очень прямо, что еще больше его стать подчеркивало. У него даже прозвище было le grand Dimitry. Однажды, когда он сидел в первом ряду театра на каком-то представлении, сзади раздались возгласы: «Сядьте, сядьте!», и Дмитрий Дмитриевич, чтобы успокоить публику, встал во весь рост, что вызвало аплодисменты… Матушка, Маргарита Владимировна, принадлежала к числу тех дам, за которых испокон веков «лилось много крови, много песен», и, как это ни странно, le grand Dimitry, даром что был известный прокурор, производил при ней очень недалекое впечатление – этакого «мужа королевы». В конце концов Аксакову-старшему сие положение надоело, и он покинул семью, перевелся в Москву. После нескольких лет прожигания жизни во всех увеселительных заведениях второй столицы Российской империи он женился на танцовщице, которая вскоре пустила его по миру. Маргарита Владимировна сочла, что жизнь даже в провинциальном городе теперь не для нее, и уехала в Щеголево, прелестную свою родовую деревню неподалеку от Балахны. Там она жила истинной королевой, окруженной поклонением окрестных помещиков и жгучей неприязнью, не сказать – ненавистью, их жен. Впрочем, на общественное мнение ей было наплевать.

А вот у Савельевых начиналась жестокая головная, сердечная и даже зубная боль, когда они задумывались о том, что придется породниться с таким семейством. К тому же, учитывая, что Аксаковы жили если и не мирским подаянием, то более чем скудно, они не могли изгнать из голов мысли о том, что Варька – богатая невеста, а после смерти отца станет раз в десять богаче, и такая невеста – желанная добыча для любого авантюриста, тем паче – такого нищего краснобая, как Дмитрий Аксаков… Больше всего на свете они желали бы никогда и ничего не знать об Аксаковых.

Сам Савелий Савельев жил по принципу «нраву моему не препятствуй», однако против Вари был бессилен. Терпел и со страхом прозревал дочкино будущее.

– Понимаете, Савелий Савельевич, – проповедовал между тем потомок le grand Dimitry, алчный охотник за приданым савельевской наследницы, – за целые столетия наш омертвелый в обрядах бюрократизм отдавал сам себя гипнотическим внушениям о том, что все благополучно, что нас никто не посмеет тронуть, что мы всех устрашим одним видом, и поэтому нет нужды готовиться к войне. По крайности, достаточно только делать вид, что мы готовы.