Виктория Холт - Зыбучие пески. Книга 1

Я осталась довольна, что смогла не покраснеть и не выдать своего замешательства.

— Мы встретились случайно, на римских развалинах, — сказала я довольно поспешно и тут же поняла, насколько глупо что-либо объяснять. Будто я извинялась.

Она еще три-четыре раза кивнула, что, как я поняла, должно означать, что она достаточно мудра и все понимает.

— Вас эти развалины очень интересуют, миссис Верлен?

— А кого они не интересуют? Они предмет всеобщего интереса.

Она повернулась ко мне и застенчиво взглянула из-под сморщенных век.

— Но некоторые интересуются гораздо более прочих. Вы не можете не согласиться с этим.

— Несомненно.

Она поднялась и опять сжала руки.

— Я тоже могу показать вам кое-какие развалины… совсем рядом. Хотите взглянуть на них?

— Развалины? — переспросила я.

Она поджала губы и кивнула.

— Пойдемте, — она протянула руку, и мне пришлось взять ее. Рука оказалась холодной и мягкой. Я отпустила ее, как только это показалось удобным.

— Да, — произнесла она, — у нас тут тоже есть развалины. Теперь, если вы так интересуетесь нами, вам пора на них посмотреть.

Она проскользнула к кованым железным воротам, открыла их и застыла в нерешительности, как фея из сказки, с таинственным выражением на лице. Я уловила ее волнение и спросила себя, почему в этом доме все так необычно.

— Развалины, — прошептала она как бы про себя… — Да, пожалуй, это можно было бы назвать развалинами. Не римские, конечно, а вполне современные. И в самом деле, почему бы семье Стейси не иметь собственные развалины по примеру римлян, — она хихикнула.

Я прошла через ворота, она закрыла их и догнала меня, а потом засеменила впереди, показывая дорогу и иногда оборачиваясь, чтобы улыбнуться мне своей детской улыбкой.

Мы пробрались через кустарник в ту часть сада, где я еще ни разу не была. Затем прошли по тропинке и вышли к ельнику, небольшому, но с толстыми, разлапистыми, густыми елями.

Между деревьями вилась тропинка; мисс Стейси семенила впереди, я шла следом, сомневаясь, так ли уж слегка она “не в себе”.

Но вот наконец я увидела цель путешествия. Это было похоже на круглую белую башню. Мисс Стейси прибавила шагу.

— Смотрите, миссис Верлен, — позвала она, — вот эти развалины.

Я поспешила за ней и увидела сруб, изнутри весь почерневший от пламени.

Сруб не был большим, просто одна круглая стена. Крыша частично разрушена, и сквозь нее просматривалось небо.

— Что это? — спросила я.

— Сруб, — ответила она замогильным голосом. — Сгоревший сруб.

— Когда он сгорел?

— Не очень давно, — и добавила многозначительно. — Когда Нэйпир вернулся.

— Что же это должно было быть?

— Маленькая часовня в лесу… хорошенькая маленькая часовенка, в честь Бомона.

— Вы хотите сказать, памятник?

Ее глаза вспыхнули:

— Как вы проницательны, миссис Верлен. Конечно, памятник, памятник Бью. После убийства отец велел построить часовню, чтобы он мог приходить сюда… или мы… помолчать среди этих безмолвных лесов, думая о Бомоне. Она простояла здесь несколько лет, а потом…

— Сгорела, — продолжила я.

Мисс Стейси подошла ближе и прошептала: — После возвращения Нэйпира.

— Как она сгорела?

Ее глаза загорелись гневом:

— Случайно. Нет… не случайно, а по злому умыслу.

— Вы хотите сказать, что кто-то сделал это намеренно? Но почему? Для чего?

— Из ненависти к Бью. Потому что Бью был красив и добр. Вот почему.

— Вы полагаете, что?..

Я заколебалась, а она хитро сказала:

— Продолжайте, миссис Верлен. Я полагаю?..

— Что кто-то сделал это намеренно? Я не вижу, кому это могло понадобиться.

— Здесь есть очень многое, миссис Верлен, чего вы не видите. Я хочу предостеречь вас.

— Предостеречь?

Еще один клоунский понимающий кивок:

— Нэйпир сжег ее, когда вернулся, ведь мы любили приходить сюда и вспоминать о Бомоне, чего он не выносил. Тогда он избавился от нее… как избавился от Бомона.

— Как вы можете так уверенно говорить? — спросила я почти зло.

— Я хорошо помню. Однажды вечером… было уже темно. Я почувствовала у себя в комнате запах дыма. Я первая это обнаружила. Я вышла из дому и сначала не поняла, откуда идет запах. Потом увидела… бросилась бежать… и бежала, бежала к ельнику, а там… эта прекрасная часовня… а вокруг летают искры… Я созвала всех, но было уже поздно, пожар не удалось потушить. Теперь это сруб и ничего более.

— Наверное, здесь было очень мило, — сказала я.

— Да, замечательно. Здесь царил мир и покой. И мой дорогой Бью был здесь. Вот почему Нэйпир не смог этого перенести. Вот почему он ее сжег.

— Но ведь нет никаких доказательств, — начала я и остановилась, а затем торопливо добавила: — Я должна еще подготовиться к занятиям, так что, пожалуй, мне пора.

Она рассмеялась.

— Похоже, вы собираетесь оправдывать его. Я же говорила, вы еще встанете на его сторону.

Я сказала холодно:

— Не в моих правилах вставать на чью-либо сторону, мисс Стейси.

Она снова засмеялась и сказала:

— Да ведь нам часто приходится делать то, что не в наших правилах, не так ли? Вы вдова. Я в некотором роде тоже, — ее лицо неожиданно омрачилось и стало совсем старым. — Я понимаю… А он… ну, что ж, некоторых привлекает зло.

Я сказала резко:

— Решительно не понимаю вас, мисс Стэйси, и мне в самом деле нужно работать. Благодарю, что вы показали мне эти… руины.

Я повернулась и быстро ушла. Разговор с ней произвел на меня не только неприятное, но и отчетливо зловещее впечатление.

Двумя днями позже произошло еще более неприятное событие.

Я направилась в классную, разыскивая Эдит, и уже хотела открыть дверь, как вдруг услышала ее голос, почти крик, в котором слышалось страдание:

— А если я не стану, ты расскажешь? О… как ты можешь!

Меня потрясли не столько слова, сколько душевная мука, с которой они были произнесены.

Я остановилась, не зная, что предпринять. Не хотелось, чтобы кто-нибудь решил, будто я подслушиваю. Все-таки в доме я новый человек и, возможно, излишне драматизирую ситуацию. Не стоит в этих девочках видеть больше, чем просто детей.

Этот момент был гораздо более важным, чем мне подумалось тогда. Сколько раз впоследствии я ругала себя, что не осмелилась войти в комнату. Вместо этого я тихо и осторожно удалилась.

Эдит ссорилась в классной с кем-то, кто угрожал ей.

Оправдать меня могло только то, что я считала их детьми.

Полчаса спустя, когда я занималась с Эдит, она играла так ужасно, что я даже подумала: “Она никогда уже не будет играть лучше”.

Но она, конечно, обезумела от страха.

Я опять сидела в комнате, соседней с комнатой сэра Вильяма, и играла для него. Сперва “К Элизе”, а затем ноктюрны Шопена. Мне казалось, здесь играется лучше всего, может быть, потому, что комната принадлежала прежде той, которая, как и я, любила музыку, и поэтому здесь сохранилась некая благоприятная аура. Пьетро опять посмеялся бы над моими фантазиями. “Артист не нуждается ни в какой особой атмосфере, — говаривал он, а сам ее создает.”