Виктория Холт - Зыбучие пески. Книга 1

Может, лучше признаться сейчас самой? Я представила, как рассказываю об этом Нэйпиру.

Мне хотелось остаться одной, и не в доме, чтобы как следует обдумать случившееся, а наилучшим вариантом была, конечно, верховая прогулка по окрестностям.

Я отправилась в конюшню и уже собралась выехать, как появился Нэйпир. Он спешился и бросил мешок прямо на землю; при ударе в мешке что-то звякнуло. Я посмотрела на него с удивлением, и он сказал:

— Там лопата, мотыга да еще кое-какие предметы для сада.

— Вы работали?

— Вы, кажется, удивлены? Я много чего умею делать. На ферме попробовал самые разные работы.

— Наверное, это так.

— Ну вот, вы опять принимаете этот вид “меня-это-не-касается”. Пожалуйста, не надо. Мне нравится думать, будто вас касается то, что я делаю.

— Это уж слишком, — сказала я холодно.

— Что бы ни говорили вслух, вы знаете, что есть простое объяснение. Мне очень хочется завоевать вашу симпатию, поэтому я расскажу вам, что я делал.

— В этом нет необходимости, и я весьма сожалею, если вы решили, что я хочу это знать.

— Не я решил, а вы сами дали понять… и достаточно ясно. Именно это мне в вас нравится. Вы всегда хотите знать. Одна из немногих вещей, которых я не выношу, — это равнодушие. А теперь приготовьтесь к сюрпризу. Я был у Бренкотов, помогал убирать сад. Ага, вы потрясены.

— Я… я подумала, что это гуманный поступок.

Он поклонился.

— Как приятно купаться в теплых лучах вашей симпатии.

— Но вы могли послать кого-нибудь из садовников.

— Конечно, мог.

— Арендаторы сочтут вас самым странным хозяином, коль вы работаете в их садах.

— Подумаешь, один арендатор, один сад, да и работал я там совсем не как хозяин. — Он снова вскочил в седло. — Слишком большая удача, чтоб я ее упустил. Мы покатаемся вместе.

— В моем распоряжении только час.

Он снова рассмеялся, и мне ничего не оставалось, как отправиться на прогулку. Он последовал за мной, и мы поехали к солнцу.

Проезжая по узкой дорожке, он неожиданно сказал:

— Кстати, о Бренкотах… Да, я мог послать туда садовника, но старый Бренкот этого не хотел. Здесь в округе хватает злобных завистников, полных самодовольства. Один из образчиков — жена нашего дорогого пастора. Она свято верит в справедливость. Неважно, что все кругом страдают, но справедливость должна торжествовать. Она сказала бы, что если старый Бренкот не может управляться с садом, пусть переезжает в дом без сада. А ведь он в этом доме прожил всю свою жизнь.

— Понимаю.

— И ваше мнение обо мне хоть чуточку улучшилось?

— Разумеется.

Он насмешливо взглянул на меня.

— Кто бы мог подумать, что я завоюю вашу симпатию с помощью старого Бренкота.

— Не вижу ничего странного.

— Но вы не знаете меня. У меня серьезные, далеко идущие планы. Пути мои извилисты. Вам следовало бы остерегаться меня.

— Ваши слова очень похожи на правду.

— Рад, что вы это понимаете, ибо именно это и может больше всего заинтересовать вас во мне.

Я тогда подумала: понятно, к чему он ведет. Мне нужно совершенно ясно дать ему понять, что он ошибается. Я не намерена сбегать отсюда ни потому, что он считает себя хозяином при еще живом отце и я его боюсь, ни потому, что он пытается навязать мне свои ухаживания. Я ему покажу, что ни завоевать меня он не сможет, ни уехать отсюда не заставит. И тут мне впервые пришла в голову мысль, что он, может быть, именно хочет заставить меня уехать.

Мы выехали на открытое место, и он пустил лошадь галопом. Я сделала то же, и, когда он наконец остановился, я отстала немного.

Мы остановили лошадей и стали смотреть на море. Впереди возвышался Дуврский замок, седой, величественный и неприступный, похожий на часового, охраняющего белые утесы уже много столетий. Рома называла его Дубрис — ворота Англии. Были там и развалины маяка, приводившего Рому в такой восторг.

Маяк стоял на месте, называвшемся “Чертова серьга”, и был сложен из зеленоватого песчаника и романского кирпича, скрепленного романским цементом, который, по словам сестры, выдерживал любую погоду уже почти две тысячи лет. Чуть западнее находилась та симпатичная постройка, которую называли лагерем Цезаря. Сейчас ее не видно, но я помнила, как Рома приводила меня на этот берег и с головой уходила в изучение следов римского завоевания.

Мысли Нэйпира были заняты, естественно, не римлянами, потому что, повернувшись ко мне, он произнес:

— А не поговорить ли нам откровенно?

Меня резко вернули в действительность.

— Зависит от того, действительно ли это необходимо.

— Разве откровенность желательна не всегда?

— Нет, далеко не всегда.

— Вряд ли вашему мужу хотелось, чтобы вы оплакивали его так долго.

— А вам-то откуда знать? — резко спросила я.

— Если бы он этого хотел, вам легче было бы забыть. А так ясно, что он не стоит того, чтоб его помнили.

Я разозлилась, может и несправедливо, потому что он заставлял меня увидеть то, чего я видеть не желала. Конечно же, Пьетро хотел, чтобы я помнила его всегда, до конца жизни.

И тут мне вдруг припомнилась одна встреча. В Париже я познакомилась со студенткой, которую поразил неизлечимый недуг. У нее был возлюбленный. И вот неожиданно передо мной видением всплыли два печальных лица. Мы сидели в моей комнате в пансионе, пили кофе, болтали о любви, и она прочитала стихи, которые, по ее словам, она написала для своего возлюбленного, чтобы он читал их после ее смерти, если будет помнить и грустить о ней:

И заканчивались они:

Глаза мои наполнились слезами, я попыталась незаметно сморгнуть их, но он увидел.

— Он был большой эгоист, — сказал мой спутник грубо.

— Он был артист.

— А вы — нет?

— Мне чего-то недоставало. Иначе я бы не сдалась.

Нейпир наклонился ко мне:

— Каро… нет, так вас звал он. Каролина, вы все-таки иногда забываете о нем… с тех пор, как вы здесь.

— Нет, — ответила я твердо. — Я не забываю никогда.

— Вы говорите неправду. Вы забываете время от времени, и эти периоды повторяются все чаще.

— Нет, нет, — настаивала я.

— Да, Каролина, да, — продолжал он. — Есть человек, который заставит забыть. И почему только вас не было здесь, когда я вернулся! До того, как…

Я холодно взглянула на него и, стегнув лошадь, отъехала в сторону.

Он опять оказался рядом.

— Вы боитесь, — сказал он осуждающе.

— Ошибаетесь, — ответила я, с ужасом обнаружив, что руки мои дрожат. Никогда больше не поеду кататься с ним одна.