Жюльетта Бенцони - Время любить

— Когда твоя собственная голова украсит крепостную стену, тогда да, ты долго будешь любоваться Гранадой.

Остальное содержание перепалки потерялось в звоне оружия. Катрин прижалась к Мари, и обе женщины с тревогой смотрели на сражение.

— Если нас опять захватят, — прошептала девушка, — ты-то останешься жива, потому что Мухаммад тебя любит… а вот я! Меня отдадут палачам и посадят на кол!

— Нас не возьмут! — сказала Катрин с уверенностью, но в душе ее жил страх.

День быстро клонился к ночи. Только снежные вершины еще краснели на солнце. Склоны обволакивались темнотой. Смерть пробила брешь в обоих лагерях. Иногда, с отчаянным хрипом, который покрывал шум сражения, лошадь и ее всадник кубарем летели в поток. Мансур, Арно и Готье все еще сражались, и в рядах бандитов потери были серьезные, тогда как со стороны беглецов пало всего пять человек. Но сражение продолжалось, ночь вот-вот должна была укрыть всех. Катрин и Мари со страхом смотрели широко открытыми глазами на воинов, чья победа или проигрыш могли иметь для них самые ужасные последствия. Абу-аль-Хайр все время молился…

И потом раздался крик, ужасный, душераздирающий, заставивший Катрин выскочить из носилок. Могучий Арно разрубил голову Фараджа Одноглазого, который упал на землю как мешок с овсом. Но молодая женщина посмотрела туда мельком, ошеломленная ужасающим зрелищем: Готье, оставаясь на лошади и широко открыв рот, кричал не переставая, и у него в груди торчало копье.

Катрин поймала взгляд Готье, она прочла в его глазах огромное удивление, потом, как сраженный молнией дуб, нормандец повалился на землю.

— Готье, — вскричала молодая женщина. — Господи!.. Она подбежала к нему, встала на колени, но Арно уже спрыгнул с лошади, бросился к нему и отстранил Катрин.

— Оставь! Не дотрагивайся…

На ее призыв прибежал Абу-аль-Хайр, осмотрел раненого и нахмурил брови. Он живо встал на колени, положил руку на сердце поверженного гиганта. Тоненькая струйка крови текла из угла рта.

— Он еще жив, — произнес врач. — Нужно вынуть копье, тихонько… очень тихо! Можешь ты это сделать, а я его поддержу? — спросил Абу-аль-Хайр у Монсальви.

Вместо ответа Арно без колебаний содрал бинты, которыми еще были обвязаны его руки, потом взялся за древко копья, пока Абу осторожно раздвинул края раны, которую Катрин уголком своего покрывала обтирала от крови.

Арно потянул. Дюйм за дюймом смертоносное копье стало выходить из глубин груди… Катрин все время боялась, что каждый вздох Готье мог оказаться последним. Слезы застилали глаза, но она мужественно их сдерживала. Наконец копье вышло целиком, и Арно гневным жестом отбросил его далеко от себя, а врач в это время при помощи тампона, который поспешно сделала Мари из того, что ей попалось под руку, останавливал кровь, потоком хлынувшую из раны.

Вокруг них наступила тишина. Лишившись вожака, бандиты бежали, и Мансур даже не потрудился их преследовать. Его воины, те, кто остался жив после сражения, подходили, образовывая вокруг поверженного Готье молчаливый круг. Мансур спокойно обтер свою саблю, потом наклонился над раненым. Его темный взгляд встретился со взглядом Арно.

— Ты смелый воин, господин неверный, но твой слуга тоже бравый человек! Ради Аллаха, если он будет жить, я возьму его к себе лейтенантом. Думаешь, ты спасешь его, врач?

Абу с обычной ловкостью оголил грудь раненого и с сомнением покачал головой. Катрин с тревогой заметила, что лоб у врача не разгладился.

— Спасите его! пылко попросила она. — Он не должен умереть! Только не он!..

— Рана кажется глубокой! — прошептал Абу. — Попробую сделать что смогу. Но нужно его убрать отсюда. Здесь больше ничего не видно…

— Перенесем его в носилки, — произнес Арно. — Пусть меня унесет дьявол, если я еще туда вернусь!

— Ты почти голый, без туфель, — прервала его Катрин, — ты сам еще в опасности!

— Пусть! Я возьму одежду кого-нибудь из мертвых. Я отказываюсь ходить в этих женских тряпках, они же меня Делают смешным. Нельзя ли добыть немного огня?

Еще задыхаясь от сражения, двое из воинов разожгли факелы, а другие с бесконечными предосторожностями подняли Готье и в сопровождении Абу перенесли его в носилки. Врач предусмотрительно перед отъездом напихал под подушки и матрасы еду и лекарства.

Снежные вершины вырисовывались в темноте гигантскими призрачными силуэтами. Поднялся ветер, завыл в ущелье, как больной волк. Похолодало.

— Нужно найти убежище на ночь, — произнес Мансур. — Идти по склону в темноте — это самоубийство, и нам больше нечего бояться Фараджевых разбойников. Ну-ка, очистите дорогу, вы, там!..

После этого приказа послышались гулкие удары в ущелье. Это мертвые последовали в свой последний путь в бурных водах потока — враги и свои, все вместе, по-братски. Арно, который на какое-то время исчез, вернулся, одетый с ног до головы. На нем оказались белый бурнус и шлем с тюрбаном.

Ледяное дыхание горных вершин раздувало пламя факелов. С большими предосторожностями отряд двинулся в путь по опасной дороге. Мансур, держа лошадь под уздцы, шел впереди в поисках какого-нибудь пристанища. За ним очень медленно, чтобы не беспокоить раненого, которому Абу с помощью Катрин и Мари оказывал помощь, следовали носилки.

Вскоре черная пасть грота открылась перед ними. Он был достаточно широк, чтобы вставить туда носилки, предварительно разнуздав лошадей. Люди и животные набились в пещеру, разожгли огонь. Катрин присела к Арно. Врач, перевязав рану, заставил Готье выпить успокоительного, чтобы тот побольше спал, но у него не спадал жар, и Абу не скрывал своего пессимизма.

— Его исключительное телосложение, возможно, сделает чудо, — сказал он Катрин, у которой сердце надрывалось от жалости. — Но я не осмеливаюсь надеяться на это.

Опечаленная до глубины души, Катрин подошла и села возле мужа, прижалась к нему и положила голову на его плечо. Он нежно обнял ее рукой, накрыл своим бурнусом, потом попытался заглянуть ей в глаза, полные слез.

— Поплачь, моя миленькая, — прошептал он. — Не сдерживайся. Это поможет тебе, и я понимаю твое горе, знаешь…

Он поколебался немного, и Катрин почувствовала, как теснее сомкнулось его объятие. Потом, окончательно решившись, Арно заявил с уверенностью:

— Раньше, могу тебе признаться, я к нему ревновал… Эта верность преданной собаки, эта неустанная поддержка, которой он тебя окружал, меня раздражали… А потом пришло время, когда я понял ценность всего этого. Без него, может быть, мы бы никогда больше и не встретились. И я понял, что ошибался, что если он тебя любит, то другой любовью, не той, которую я себе представлял… Что-то вроде почитания святой…

Катрин вздрогнула и почувствовала, как задрожали у нее бы безумная ночь в Коке вдруг представилась так явственно что ее захлестнула волна стыда и угрызений совести, Возникло стремление признаться немедленно в том, что Готье был ее любовником, что она была счастлива в его объятиях. Ее рот открылся: