T. Malory - Над бурей поднятый маяк [СИ]

— Да, нужно! Очень нужно.

Мне, мне одному — говорил его взгляд, его рука, обнявшая девушку за талию, его губы, прижавшиеся к обнаженному плечу девушки.

Не бойся.

Миска была отставлена на стол с решительным стуком, а Дик потянулся на пение самозваной сирены так же, как еще недавно Уилл, Орфей, трепещущее, живущее, живое животное, жаждущее сейчас лишь одного. Кит растворялся в опасной горячности плавных объятий, в обманчивой покорности прирученного, маленького огня — дитяти огней куда больших, куда более страшных. И в мягкости повторяющейся ласки, во вкусе смазанного поцелуя он находил, на что напороться, о что порезаться.

Этой ночи было мало крови. Алтарь не был напоен, и края раны расходились в подзывающей улыбке — ну же, чего ты ждешь?

Позади, за плечом Уилла, прозвучал девичий смех — всюду и всегда он был одинаков, чьи бы губы и руки не вызывали его звон.

— Как бы вам хотелось сделать это со мной, сэр? — вопрос, древний, как ничего не скрывающие одежды жриц Астарты — богини, повелевающей львами.

А он, Кит Марло, кого Дик Бербедж считал колдуном, подчиняющим своей воле все живое и любящее, не смог запрячь в колесницу своего разума даже одного льва — воспоминание. И опять — он бродил в хлипкой клетке из ребер, обгладывая с них плоть, маялся, огрызаясь раскатистым громом не наставшего еще первого весеннего ненастья.

Бродил молодым вином.

Обещанием.

Недоверием.

Сомнением.

Уилл хотел было обернуться — но Кит не позволил, почти грубо прижав раскрытую ладонь к его щеке.

— Нет, — нахмурился он, стиснув губы и колени, и взгляд у него сделался диким и отчаянным. — Не оборачивайся.

Все, что происходит, уже происходило однажды.

Возможно, недавно. Возможно, никогда.

— А они? — приглушенно, словно боясь разбудить спящих, спросила шлюха — и Кит всем своим естеством ощутил тепло ее разгоряченного тела, приблизившееся к постели. — Хотите меня, господа? Можно по очереди, а можно и одновременно… Я многое умею, вот увидите. Вам понравится. Я вижу, что вы — хорошие господа, и не обидите бедную девушку. Так что все мои дырки к вашим услугам.

Она рассуждала о желании с простотой киника, и глаза ее светились любопытством. Кит взглянул на нее в ответ, все еще держа плошку на ладони, а Уилла — за сердце, и понял, что наутро не вспомнит этого в меру юного и в меру смазливого лица. Одна из многих, многие — в одной.

— И пускай все три достанутся одному.

Шлюха пожирала глазами Уилла, держала Дика за запястье, а Кит все с той же дикостью улыбался ей, пока она торопливо развязывала свою ни к чему не обязывающую юбку свободной рукой.

Ты должен смотреть только на меня, мой Орфей.

Должен озвучить и дать жизнь тому, чего я жду.

Тонкое облако ткани упало к босым ногам — девица, недолго думая, опустилась прямо на тюфяк, встав на локти и колени. Кит откинулся на подушку, преподнося все еще горящую плошку Уиллу, как будто на раскрытой ладони билось его сердце — дар за дар. Он наклонил светец — так, чтобы несколько капель, упав на плечо Уилла, заставили его дернуться и ахнуть.

Ты подарил один взгляд не мне — округлости чуть провисшей от своей тяжести груди, изгибу спины, молочно-белой складке кожи над бедром, обозначившейся от напряженного ожидания.

Дар за дар.

Кровать заскрипела пуще прежнего, и Кит хрипло прошептал:

— Поимей меня так, как имел всех своих женщин. Не так, как присаживал мне до этой ночи, слышишь? Сегодня я хочу подделывать золото. Хочу смотреть со стороны — с другой стороны. Мне любопытно — каково это, быть с тобой кем-то другим… вне сцены.

Тюфяк был подмят двойным весом прижавшихся друг к другу тел. Дик чертыхался, торопливо раздеваясь — так громко, чтобы не слышать чужих разговоров.

Кит мельком облизнулся — и беззастенчиво подставил не погашенному пока свету изнанку разведенных бедер.

Откровенные слова, выворачивающие мир наизнанку, откровенные жесты, от которых внутри все дрожало — это было с ними уже не однажды. Это было совсем недавно, и так давно, что Уилл мог бы поклясться: между ними — тогда и сейчас — пролегла вечность.

Возня сбоку притихла, всего-то на пару ударов сердца, но их хватило, чтобы Уилл кожей почувствовал взгляд Дика: тот даже пристраиваясь к своей утешительнице, цепляясь к своему якорю на краю штормящего моря неизвестности, не смог не прислушиваться к тому, что происходило в кровати, не смог — не удивиться.

Ведь все оказалось совсем не так, как ему виделось все это время. Ведь коварный соблазнитель, идущий по жизни с надменно поднятой головой Кит Марло, тот самый Кит Марло, который мог одинаково ударить кинжалом, кулаком и словом, теперь был тем, кто просил. И о чем! И как!

Уилл задохнулся от нахлынувшей нежности и желания — такого сильного, что оно, подобно Темзе в половодье, грозило выйти из берегов и разрушить хлипкую плотину, воздвигнутую разумом.

Кит просил его — быстро, глотая слова, перемежая их с поцелуями и требовательными жестами, просил так, словно взрезал себе грудную клетку, распарывал плоть, замирающую и белеющую перед тем, как все затопить и окрасить неизбежным, палачески-красным. Просил — о чем? О нежности? Об осторожности? О чем-то особенном, что, как он думал, не достается ему? О чем-то, что он считал настоящим, не зря ведь заговорил о подделках?

Уилл сглотнул, облизнул пересохшие губы — повторяя это немудрящее движение вслед за Китом. Наклонился, навис над ним, опираясь по обе стороны руками, вглядываясь, без страха отвечая на втягивающий в бездну взгляд.

Ты правда хочешь этого, о мой Кит, мой Меркурий? Ты правда хочешь подмешать к золоту — олово? Ты хочешь стать тем, кем никогда не был, и кем я не хочу, чтобы ты становился — никогда, ни при каких обстоятельствах?

Казалось, сама тишина насторожилась, ожидая ответа.

— Не проси меня об этом, Кит, — сказал Уилл и тут же запечатал поцелуем дернувшийся в усмешке, в попытке заговорить рот Кита. — Никогда не проси о таком — я не хочу вспоминать, я не хочу помнить. Я знаю одно: то, что у нас с тобой — только оно одно и настоящее, только оно одно и было у меня. Только ты, понимаешь? И — никого другого. Ничего другого. Но если ты хочешь нежности — я буду с тобой таким нежным, каким только смогу…

И он выдохнул, как будто все сказанное было его последним вздохом, тем, с которым душа прощается с телом.

И поцеловал Кита вновь — в плечо, в бьющуюся на шее жилку, в ямку между ключицами. Перехватил дернувшиеся руки — удерживая, и продолжал целовать — вновь и вновь, вычерчивая языком и губами свои знаки на коже Кита, прорисовывая его в полутьме, создавая заново своими поцелуями.

Тишина рядом шумно выдохнула: Дик Бербидж не смог сдержать удивленного вздоха, а вслед за ним ахнула и девица.