Оливия Дрейк - Красавица и чудовище [litres]

– Вы обвиняете меня в неуклюжести, ваша светлость?

В словах Беллы сквозила насмешка, а ее самоуверенность только подпитывала дурное настроение герцога.

– Да, обвиняю, – огрызнулся он. – Вы, кажется, недавно уронили себе на ногу осколок камня, не так ли?

Эти слова заставили ее замолчать. Слава богу. Достаточно с него на этот вечер ее болтовни. Он не хотел больше слышать от нее ни звука. Да, возможно, у нее самые мягкие и сладкие губы, какие он когда-либо пробовал, но в произносимых ею словах не было ни мягкости, ни сладости. Все они были резкими, беспардонными и чрезмерно дерзкими.

Подумать только, «герцогский» взгляд! Ему не пришлось бы прибегать к запугиванию, если бы у Изабеллы Джонс хватило ума не совать нос в его личные дела. Но она все время вынюхивала и ковырялась, пока не сорвала струпья со старых ран. И как только он мог подумать, что ему доставляет удовольствие ее присутствие в его доме?!

Хотя на самом деле так оно и было. Несмотря ни на что, Эйлуину хотелось, чтобы она была здесь, с ним. В Белле была жизненная сила, которой ему так не хватало, тепло, согревавшее холодные уголки его души. Мысль о возвращении в одиночестве в его уединенный кабинет казалась Майлзу малопривлекательной.

Когда они стали подниматься по мраморной лестнице в восточное крыло, он искоса посмотрел на Беллу. Она хмурилась, ее взгляд был опущен вниз, как будто она глубоко о чем-то задумалась. Почему она так тиха?

Неужели он задел ее чувства?

Угрызения совести вытеснили его злость. Он резко говорил с Беллой, возможно, чересчур резко. Поскольку она не знала правды о том роковом происшествии в Египте, то не могла намеренно прикоснуться к больным местам в его душе.

– Как ваша нога? – примирительным тоном спросил он. – Похоже, вы идете вполне нормально.

– Нога? О! Там всего лишь небольшой синяк.

Белла казалась рассеянной, как будто он вторгся в таинственное закулисье ее разума. Поскольку разговор ее вроде совсем не интересовал, Майлз невольно задумался, что могло так основательно захватить ее мысли. Это явно не он. Потому что в таком случае она улыбалась бы ему, флиртовала с ним, как другие женщины, и отпускала бы остроумные реплики, чтобы развеселить его.

Но у него нет намерения соблазнить Беллу, напомнил себе Майлз. Он принял такое решение в тот вечер, когда она угрожала ему ножом. Вероятно, ему стоит быть благодарным за то, что она не пытается сейчас обольстить его. Он не имел права поощрять любую близость между ними.

В конце концов, он собирался выставить ее из этого дома, как только получит существенную информацию об отъезде ее отца из Египта.

Миновав лестницу, они пошли по темному коридору со множеством не занятых гостями комнат. Майлз поднял вверх канделябр, и свет накрыл бледным нимбом профиль Беллы, ее четко очерченные скулы, дерзкий маленький носик, упрямый подбородок. И эти мягкие-мягкие губы, которые Майлз жаждал попробовать еще раз.

В конце коридора Белла остановилась у закрытой двери своей спальни. Он был почти готов к тому, что она войдет туда не попрощавшись. В конце концов, она не проронила ни слова по крайней мере за последние пять минут. Казалось, он для нее перестал существовать.

Внезапно она резко повернулась к нему лицом. Ее яркий, голубой взгляд взметнулся вверх, и она посмотрела Майлзу прямо в глаза. Сила ее взгляда подействовала на него как удар тока. В это мгновение герцог понял, что Белла вовсе не забыла о нем.

Она переплела пальцы – это был, как ни странно, нервный жест. Ее грудь приподнялась, когда она глубоко вздохнула.

– Ваша светлость, я должна сделать признание. И, предупреждаю, оно вам не понравится.

«Итак, – подумала Белла, – я это сказала. Пути назад нет. Придется мне все рассказать ему прямо сейчас».

Можно не сомневаться, что Майлз будет в ярости. Он ревниво оберегал свою личную жизнь и вряд ли придет в восторг, узнав, что она сделала. Тем не менее, она не должна трястись от страха.

Белла не знала, каким еще способом можно добиться своей цели – убедить герцога поговорить с ней о прошлом.

Он приподнял темную бровь. По крайней мере, кажется, он чуть смягчился. Майлз больше не выказывал тот холодный гнев, который охватывал его раньше, когда она донимала его бесчисленными вопросами о его отце. Герцог мог кричать и ругаться, но он совладает со своей яростью и сейчас тоже. По крайней мере, Белла на это надеялась.

Одной рукой Майлз держал канделябр. Другой рукой он оперся о верхнюю часть дверного косяка, эффективно заблокировав дверь.

– Признание, – задумчиво проговорил он, изучая лицо девушки. – Оно как-то связано с тем, что вы сегодня вечером рылись в моих папках?

Он был очень близок к цели. Но все-таки не поразил ее.

Белла сглотнула.

– Не сегодня. Два вечера назад. Я у вас кое-что позаимствовала.

– Позаимствовали? Мне известно о кинжале. – Эйлуин нахмурился. – Надеюсь, вы не были столь беспечны, чтобы взять у меня кусок папируса.

– Что вы, нет, конечно! Я знаю, что он очень хрупкий. – Майлз стоял близко к ней, слишком близко. Настолько, что она вжималась спиной в стену. – По правде говоря… Я наткнулась на пачку писем. И узнала почерк отца на конвертах. Письма были адресованы маркизу Рамсгейту.

Дружелюбное выражение вмиг исчезло с его лица. В свете свечи его лицо стало таким же напряженным и неумолимым, как похоронная маска.

– Значит, вы взяли мои личные письма! Можно не сомневаться, что вы их прочитали.

– Да. Хотя я вначале не поняла, что вы и есть Рамсгейт. Я вычислила это позднее. – Белла прикусила губу. Быть может, эмоциональная мольба смогла бы стереть холод с его лица. – Пожалуйста, попытайтесь понять, ваша светлость! Я потеряла отца меньше года назад, и я не смогла устоять перед возможностью прочесть написанные им строки. Я надеялась, что письма дадут мне ключ к разгадке, что я пойму, почему папа никогда не рассказывал мне о жизни в Египте. Я не хотела ничего плохого!

– Ничего плохого. – Презрительно проговорив это, Майлз сделал несколько шагов в сторону, а затем повернулся, чтобы снова взглянуть на Беллу.

Он провел пятерней по волосам, взъерошив темные пряди. Его глаза еще никогда не казались ей такими каменными.

– Это были личные письма, – сказал он. – Вы когда-нибудь думаете, прежде чем начать действовать?

От его обвиняющего тона Белле стало только хуже. По пути сюда ей не давала покоя мысль о том, что она должна открыть ему правду, девушка спорила сама с собой, несколько раз превращалась в трусиху, прежде чем собралась с духом. Она могла бы промолчать. Скорее всего, еще долго после ее отъезда из Эйлуин-Хауса он не обнаружил бы пропажи писем.

Но герцог заслуживал того, чтобы узнать о произошедшем. И, надеялась Белла, это даст ей возможность задать больше вопросов. Она чувствовала в Майлзе внутреннюю боль, которая была связана с его и ее отцами. Что-то, что терзало его все эти годы. Что-то большее, чем обида на ее папу, который бросил его в Египте.