Тесса Дэр - Хотите быть герцогиней? [litres]

– Четырех достаточно, спасибо. Не могли бы вы… Сейчас я несколько расстроена. И была бы очень вам признательна, если бы вы меня не отпускали. Знаете, обняли бы…

После короткого колебания Эш забрался под четыре одеяла и обнял. Последнее время у него это отлично получалось. И как тогда в темноте в Суонли, она почувствовала себя в безопасности. Ей стало уютно и хорошо. Эмма почти забылась в сладкой дреме, когда он соскочил с постели и вышел из спальни.

Время перевалило за полночь, когда Эшбери добрался до деревни.

На окраине сонной деревушки он осадил коня, пустив его шагом, а потом привязал к ветке дерева, растущего возле ручья. Мерин заслужил отдых, а также свежую траву и водопой. А что до оставшейся части пути, Эш собирался преодолеть это расстояние крадучись, не производя лишнего шума.

Найти дом викария оказалось очень просто – аккуратный домик пристроился под боком у церкви. Герцог разозлился от одного взгляда на это жилище. Белые ящики под окнами, густо засаженные красной и розовой геранью, – воплощение целомудрия. Вот оно, лицемерие, выраженное посредством цветов. Ложь до последнего слова.

Он нашел место, где каменная ограда примыкала к дому, и забрался на нее, чтобы затем перелезть на карниз под самым большим окном, смотревшим на церковь.

Эшбери приготовился было рукой в перчатке разбить стекло, но в этом не было нужды: в такой маленькой очаровательной деревушке никто не считал нужным запирать окна.

Он поднял створку окна и просунул внутрь свой фонарь. Согнувшись едва ли не пополам, сумел перебросить через подоконник сначала одну, потом другую ногу. Не самый вежливый способ проникать в дом, однако правила хорошего тона сегодня волновали его меньше всего.

– Вы кто? – Старик рывком сел на постели, испуганно вжимаясь в спинку кровати. – Что вам надо?

– А ты как думаешь? – Эшбери поднес фонарь к обезображенной стороне своего лица и возликовал, услышав жалобный стон. – Жалкий негодяй, демон явился, дабы уволочь тебя в ад!

– В ад? Меня?

– Тебя, застарелый нарыв на теле природы. Ядовитая жаба. Твой дом, хоть и приятен с виду, полон зловонных миазмов предательства… – Он махнул в сторону ближайшего окна. – И омерзительных занавесок.

– Что дурного в моих занавесках?

– Все! – взревел Эш.

Старик закрылся одеялом до самого подбородка и заплакал.

– К черту занавески, малодушный и глупый старик! – Эш приблизился и угрожающе навис над кроватью. – В аду все равно нет окон.

– Нет! Нет, этого не может быть!

Эш поспешно сделал шаг назад.

– Разве? В самом деле? Неужели я ошибся домом? – Он извлек из кармана обрывок бумаги и уставился в него. – Приход Буггертон. Хартфордшир.

– Но это приход Беллингтон!

Эш разгладил бумажку и уставился в нее с притворным вниманием.

– Да, ты прав. Беллингтон. Хартфордшир. Преподобный Джордж Гладстон. Разве это не ты?

Старик ответил жалобно:

– Я.

– Хвала Плутону. – Смяв бумажку, Эш бросил ее на пол. – Какая досада, что сразу не разглядел. Неоправданная задержка, когда впереди чертова уйма работы. Как только ты предстанешь перед вратами ада, тебе предстоит расплатиться по долгам твоих прегрешений. Чертовски дорого – это не просто оборот речи. Потом будут бесконечные бумаги, которые предстоит подписать и пронумеровать.

– Пронумеровать? Бумаги?

– Разумеется, там будут бумаги. Думаю, никто не удивится, узнав наконец, что ад – это жуткая волокита.

– Наверное, нет, – робко сказал старик.

– Так на чем я остановился? Ах да. – Подняв фонарь повыше, герцог торжественно возопил: – Вечно гореть тебе в аду!

– Н-но я священник! Я всегда был верным слугой Господа!

– Лжец!

Священник затрясся. В смутном свете фонаря на простыне выступила темная лужица, и нос тут же подсказал Эшу, что это такое. Слизняк обмочился в постели.

– Ты, проповедующий с кафедры! Разве твоя святая Библия ничего не говорит о прощении?

Старик молча съежился.

– Ну же. Я спрашиваю. Так говорит или нет? Я демон, я не читаю Библию.

– Д-да, конечно. Евангелие – это история Божьей благодати и искупления.

Эш встал у изножья кровати, нависая над несчастным священником, и поднял фонарь повыше.

– Тогда почему ты, жалкий слизняк, отказал в этой милости собственной дочери?

– Эмме?

– Да, Эмме. – Когда он произнес ее имя, его сердце болезненно сжалось, а голос задрожал от ярости. – Она – твоя плоть и кровь. Разве не достойна она прощения, о котором ты талдычишь в проповедях?

– Для прощения требуется раскаяние. Она получила предупреждение. Ей все подробно объяснили. Тем не менее она упорствовала в своем греховном поведении и не собиралась раскаиваться.

– Она была молоденькой девушкой. Беззащитной. Доверчивой. Напуганной. Ты же бросил ее на съедение волкам ради того, чтобы в эгоизме своем защитить себя и собственную гордыню. И ты еще называешь себя Божьим слугой? Да ты просто шарлатан!

– Что же мне сделать, чтобы искупить мой грех? Я сделаю все! Я готов…

– Тебе нечего сказать. И ничем не загладить вину.

Эш вздохнул – медленно, глубоко. Будь на то его воля, он бы с радостью убил мерзкого старика – здесь и сейчас. Отправил бы его прямиком в ад, как и обещал. Но он явился сюда не только ради собственной мести.

Он здесь ради Эммы. Потому что она прикасалась к нему, целовала его, заставила снова почувствовать себя человеком – живым, желанным и сильным. Потому что ее отвратительный папаша так сильно обидел ее, что бедняжка до сих пор боится поверить своему сердцу. Потому что он, весьма вероятно, уже влюблен в нее, а разве это не происки дьявола?

Ради Эммы он ограничится менее кровопускательными способами мести – сохранит старику жизнь. Только жизнь станет ему в тягость – тут уж Эшбери постарается.

– Какой сегодня день? – спросил герцог.

– Ч-четверг.

Он покачал головой.

– Будь я проклят.

– Но… разве вы уже не прокляты?

– Молчи! – взревел Эш.

У старика душа ушла в пятки.

– Я перепутал день. Ты получаешь отсрочку. Краткую отсрочку.

– Отсрочку? – Викарий возвел глаза к потолку. – Благодарю тебя, Господи!

– Не Господа тебе надо благодарить. Благодари меня!

– Да-да, конечно.

– Помни это, ты, ничтожный червь. – Эшбери обошел кровать зловещей поступью. – Мы еще встретимся. Тебе не дано знать ни год, ни день, ни час. Но в холоде каждой ночи ты будешь чувствовать пламя, поджаривающее твои пятки. Твоя насущная овсянка будет приправлена серой. С каждым вдохом, с каждым шагом, с каждым биением сердца, что остались тебе в твоей никчемной жизни, ты будешь дрожать от ужаса перед тем, что неотвратимо.

Эш подошел к окну и собрался перелезать через подоконник, чтобы раствориться во мраке ночи. Оглянувшись, произнес: