Татьяна Яшина - Фаворит Марии Медичи

Какими надеждами он был полон совсем недавно, когда читал рождественскую проповедь!

«В городах царит мир, когда частные лица держатся скромно и испытывают уважение к законам и предписаниям тех, кто осуществляет власть. Мир царит в домах, когда все домочадцы живут без зависти, ссор и неприязни одних к другим. Мир царит в наших сердцах, когда разум правит как король и хозяин…»*

В церкви было яблоку негде упасть, люди приехали даже из Пуатье, крышу наконец починили, было тепло, красиво и хорошо от общей молитвы людей, соединенных великим праздником.

Теперь Арман мрачно подсчитывал, сколько раз можно было поужинать на те деньги, что он дал на ремонт крыши. Пришлось урезать расходы на еду, вино, свечи и платье – Дебурне все чаще приходилось браться за штопку. Но отказаться от дров было выше его сил – поэтому экономия выходила ничтожная.

Конь опять споткнулся – дорога до протестантской деревни была сносной, но начался дождь, копыта скользили по глине. «Только не потеряй подкову! – взмолился про себя Арман. – На новые денег нет». И коня под седло удалось купить только расставшись с изумрудом, подаренным когда-то Инес. Дебурне ни слова не сказал, только вздохнул, когда хозяин достал из укладки перстень и вручил с указанием продать в Пуатье. На эти деньги епископ приобрел высокого гнедого мерина и запас дров на зиму.

Инес… Сейчас, под мелким моросящим дождем, поминутно понукая коня, зажав поводья одной рукой – другой он прижимал к груди ларец со Святыми дарами – Арман мог подумать о Инес, не опасаясь впасть в искушение похоти.

Как она рыдала, когда он сообщил ей весть о том, что собирается стать епископом! Как он рыдал, твердо решив блюсти все положенные обеты! Их рыдания завершились поцелуями и тем, к чему обычно приводят поцелуи – но и он, и она понимали, что это их последняя встреча. Инес написала ему в Люсон – письмо не содержало никаких нежных слов и намеков, лишь заключало в себе предложение дружбы. Он ответил, и с тех пор они обменивались поздравлениями на все главные праздники.

Каштан снова споткнулся. Арман с тоской поглядел на его худую шею, спутанную гриву и подумал, что обратно придется возвращаться в кромешной тьме. Дебурне никогда еще так не бушевал, возражая против того, что епископ самолично поедет в какие-то болотные топи, в глухую гугенотскую деревушку, чтобы причастить старуху-служанку. Девушка из протестантской семьи, где служила старуха, несколько часов пробиралась через болота, чтобы донести последнюю просьбу умирающей. Глядя на ее покрытый толстым слоем глины подол и бесформенные от грязи башмаки, Дебурне сдался – если юная девица не пренебрегла просьбой служанки-католички, то священнику негоже отказывать в последнем утешении.

– Кто ж виноват, что отец Моле свалится с лихорадкой? – пожал плечами епископ, седлая Каштана. – Бедняжка всю жизнь жила среди еретиков, пусть хоть умрет в обществе брата по вере…

О том, чтобы пешком идти через болота, не могло быть и речи. Девушку отправили обсыхать к соседям, а Арман, выспросив дорогу, двинулся в путь верхом. Дороги были такие, что о повозке следовало забыть, пока землю не скует морозом. Но зима была дряблой, пару раз выпавший снег тут же стаивал, сменяясь бесконечной мелкой моросью. Покупка верхового коня была необходимостью, если не только не запереться до лета в Люсоне – о чем Арман не мог и помыслить без ужаса.

Старушка почила с миром.

Дождь усиливался всю обратную дорогу и под Бремодьером полил как из ведра.

Арман чувствовал, как намокает сначала капюшон плаща, потом пилеолус, потом намокла и тонзура, ледяные струйки потекли за шиворот, вода набралась в ботфорты, сутана пропиталась водой и липла к крупу коня. Почти ничего не видя сквозь пелену дождя, Арман слышал лишь чавканье, с каким копыта Каштана месили глину на дороге. Чавканье становилось все реже, конь замедлял и замедлял шаг, пока не остановился, понурив голову.

– П-п-п-пошел! – зубы у Армана вдруг застучали. Он поежился, попытался одной рукой поплотнее закутаться в плащ – но озноб усиливался.

Капли у земли превращались в снежинки – становилось все холоднее. Представив, что станет с дорогой в ближайший час, Арман пришел в ужас и дал Каштану шенкелей. Измученный конь едва-едва тронулся с места, и тут над лесом повис заунывный звук, переливчатый и тоскливый. Кончик мелодии свился в ниточку, связавшую небо и землю. Она звенела все тоньше и тоньше и наконец истаяла и растворилась во тьме.

Волки…

На коня волчий вой возымел самое благотворное действие – Каштан бодро зарысил по дороге, самостоятельно ускорившись – подгонять его у всадника не осталось никаких сил, Арман был занят тем, чтобы не уронить Святые дары.

Стискивающая ларец рука совсем онемела, когда конь наконец-то остановился перед воротами епископской резиденции. Арман понял, что не может и издать и писка – только стучать зубами, но вряд ли Дебурне расслышит этот звук. Выручил его Каштан. Он всхрапнул и коротко заржал, на что со двора раздалось ответное ржание чьей-то лошади.

«У меня гости», – успел подумать Арман, валясь с коня в руки камердинеру.

– Несем. Святые дары держи, Гийом!

– Заноси. Головой вперед же!

– Да с него течет. Одежда ледяная… Он горит.

– Ваше преосвященство, вы меня слышите? Мсье Арман?

– Арман! Арман! Очнись!

– Он горит!

Ничего Арман не слышал.

Следующим звуком, проникшим в его сознание, стал стук ложки о стекло. Приподнявшись на локтях – он лежал в постели, до носа укутанный в перину – сквозь щель в шерстяном пологе Арман с удовольствием узрел Клода Бутийе. Одной рукой тот что-то размешивал, другой – придерживал страницы незнакомой Арману брошюры.

– Что со мной… – его вопрос был прерван приступом кашля, с которым Арман едва справился без рвоты – казалось, вывернет наизнанку и легкие, и желудок.

– Арман! – Клод гладил его по руке в продолжение приступа, а потом обнял – осторожно, стараясь не пролить ни капли из чашки, которую так и держал в руке. – Дебурне сказал влить в тебя малину.

Взяв питье, Арман сделал несколько глотков и откинулся на подушки.

– Что же все-таки произошло?

– Горячка, – Клод уселся на кровать, отчего она ощутимо скрипнула. – Ты ездил соборовать какую-то старуху в Сен-Симфорьен, промок, простыл и заболел.

– А ты? – тепло разливалось в груди – то ли от малины, то ли от вида Бутылька – ничуть не изменился, такой же круглый, кудрявый и румяный, ни морщинки, ни пятнышка на чулках – а чулки-то шелковые!

– А что я? Отец послал сюда, он имение прикупил… очередное. Я так рад! Увезу тебя к себе, как поправишься, с женой познакомлю, наконец.

– Ты у жены-то был? Или сразу сюда приехал? – усмехнулся Арман.