Татьяна Яшина - Фаворит Марии Медичи

«К чёрту черту!» – слышалось в провинциальных замках и парижских особняках, на рынках и даже на кладбище Невинных – почему-то нищие, бродяги и воры в последнее время очень полюбили принца Конде – епископ Люсонский считал это очень, очень плохим знаком.

Корона – то есть юный Людовик и королева-регентша – стремительно утрачивали уважение. От Кончини необходимо было избавляться, он стал слишком одиозной фигурой. На флорентийца возложили вину за все бедствия Франции, включая, кажется, Варфоломеевскую ночь и нашествие Аттилы. Бороться с этим было уже бесполезно, и следовало уговорить королеву расстаться с Кончини, пока его рухнувшая фигура не погребла под собой всю монархию.

Но Марию Медичи с ее бараньим упрямством было не убедить отослать ни Кончини, ни Галигаи. Возвращаться во Флоренцию Леонора наотрез отказалась – после припадка, когда ей было, по ее словам, явлено что-то, исключавшее отъезд.

Арман опять оказался на распутье – словно не в Лувре, а в сердце Триезской топи, не зная, какая тропинка еще надежна, а какая – ведет в трясину. Почва заколебалась – еле заметно, но зловеще. На всякий случай он решил прощупать окружение короля.

Без ведома королевы он вступил в переписку с Люинем. Арман отдавал себе отчет, что сокольничий звезд с неба не хватает, но остальные немногочисленные свитские Людовика были еще ничтожнее. Так что волей-неволей следовало признать Люиня наиболее значительной фигурой в старом Лувре, где томился юный король.

Арман написал Люиню льстивое письмо, в котором предлагал дружбу и наживку – обещание информировать о том, что происходит в окружении королевы-матери.

Узнай об этом королева, шуму было бы не миновать, но за собственную жизнь Арман не волновался. Он уже убедился, что может вить из королевы веревки – во всем, кроме ее старых привязанностей. Он мог изощряться в аргументах, лести, страницами цитировать отцов Церкви, трудиться до седьмого пота в постели – но любое нападение на Кончини, Галигаи или Барбена Мария Медичи неизменно встречала кратким, но твердым отказом.

Даже измена дю Вера, переметнувшегося к Конде в Государственном совете, не могла поколебать ее упрямство.

Арман постарался сделать наживку как можно более жирной, в чем преуспел: Люинь ответил вежливым согласием и завуалированным обещанием тоже сообщить, если наметится что-то важное.

Получив благоприятный ответ, Арман еще раз поздравил себя с тем, что не ошибся в Люине – фаворит Людовика оправдал производимое впечатление незаносчивого и неглупого человека.

– К чёрту черту! – громовой рев приветствовал появление принца Конде на Сен-Мартен-де-Шамп. Знакомые лица, знакомые запахи – сальных свечей, винных луж на сосновых столах, надушенных шлюх, не успевающих подмыться, – в этом притоне он был завсегдатаем. Возможно, и сифилис подхватил тоже здесь.

– Долой черту! – хозяин злачного места, мсье Шерко, подал почетному гостю кубок лучшего анжуйского. – Вы – будущий король!

– Ура! К чёрту черту! – подхватили гости, тиская полураздетых девиц, сидящих у них на коленях. Конде осушил кубок, подмигнул собравшимся и прошел в верхние комнаты – где тискали тех, кого нельзя было усадить на колени за общим столом.

Ради Конде Шерко расстарался – опробовав полдюжины лакомых кусочков, принц вернулся вниз – где хор гудел старую песню о рогоносцах.

– Мы будем выпивать и рогачей считать…

Конде поморщился. Вспоминать об обстоятельствах собственной женитьбы он не любил до сих пор, а уж тогда, за месяц до смерти Генриха IV, все упоминания о рогах ранили его в самое сердце. И плевать ему было, что Шарлотта может стать причиной второй Троянской войны – чтобы выцарапать ее из-под юрисдикции Габсбургов, король готов был напасть на Испанию. К счастью, смерть помешала ему бросить перчатку самой могущественной державе мира – но песен о рогоносцах Конде до сих пор не выносил.

– Господа! Не сменить ли нам музыкальную тему? – осведомился он, усаживаясь на почтительно освобожденный для него стул.

– Конечно, ваше высочество, задери меня чума! – откликнулся высокий бородач и немедленно завел сильным баритоном:

– Уж пожить умела я!

Где ты, юность знойная?

Ручка моя белая!

Ножка моя стройная!

– А страшно было мужа встретить?

Уж больно был в меня влюблен;

Ведь мог бы многое заметить –

Да не заметил он, – радостно подхватил хор.

– Нам жить ли так, как вы прожили?

Э, детки! Женский наш удел!

Уж если бабушки грешили –

Так ва м и Бог велел*.

– Согрешим? – запустила руку в штаны бородачу зеленоглазая шлюха, у которой из верхней части одежды осталась лишь сорочка, спущенная с плеч.

– Приступай, красотка, если чего найдешь! – захохотал тот и продолжил пение.

Судя по всему, поиски прошли успешно, потому что через минуту он уже лапал ее острые грудки, задрав юбки и пристраиваясь сзади меж раздвинутых ног.

От этого зрелища у Конде разболелась голова – впрочем, причиной мог быть и смрад от сальных свечей и немытых тел – он швырнул в девчонку золотой монетой в пол-экю, приказав ей немедленно убираться.

Принц был известен своей скупостью, поэтому девчонка испугалась, сунула монету за щеку и выскользнула из рук бородача, торопясь убежать.

– Уж пожить умела я!

Где ты, юность знойная?

Ручка моя белая!

Ножка моя стройная!

Ни песня, ни льющееся рекой вино, ни посулы Шерко приготовить завтра новые «цветочки» не могли убрать досаду, занозой впившуюся в висок.

Поэтому Конде почти не удивился явлению барона Вьетвиля, спускавшегося по лестнице с печатью отвращения на лице – видимо, искал его наверху, не заметив за столом среди поющих. Впрочем, когда барон оказался рядом, то выглядел слегка обеспокоенным, и только.

– Ваше высочество, – склонился он к уху принца. – Я получил дурные вести…

– Я слушаю, – желчное лицо Конде исказила насмешливая гримаса. – Опять жирная регентша и мой любимый кузен Людовик что-то затеяли?

– Ваше высочество, готовится… – барон наклонился еще ниже, почти касаясь губами бледного уха Конде, – готовится ваш арест!

– Зверь им не по зубам! – расхохотался принц, представив Марию Медичи, прыгающую вокруг него с приказом об аресте. А за ее плечом – епископа Люсонского. Армана, как епископ предложил себя называть в их последнюю встречу, гарантируя безопасность и неприкосновенность.

– Пейте, барон!

Наблюдая, как Вьетвиль пьет, Конде все же решил получить завтра аудиенцию у ее величества.

Жирная регентша, в то время когда принц срывал плоды наслаждения, в поте лица освобождала свой гардероб от платьев, сваливая роскошные наряды прямо на постель.