Татьяна Яшина - Фаворит Марии Медичи

Если Жюссака епископ в шутку называл «мой кустод» – хотя на монаха Жюссак был похож не больше, чем на белошвейку, то Рошфора сразу назначил лицом для особых поручений.

В Авиньоне граф собирал слухи и сплетни, услаждал слух патрона игрой на лютне и сладким голосом пел романсы. Помимо всем известных песен, Рошфор иной раз затягивал что-то на итальянском или вообще на каком-то несообразном языке, который называл пуатевинским.

– Это язык знаменитых менестрелей тринадцатого века, – попенял граф Жюссаку за незнание. – Эти канцоны слушал сам Ричард Львиное Сердце!

– Тринадцатого? – хмыкнул Жюссак. – Да плевать я хотел на покойников.

Вот и сейчас Рошфор достал лютню и принялся подкручивать колки.

– Спойте что-нибудь любовное, граф, – размягченно вздохнул Жюссак, устремляя взор в направлении стойки, где наполняла кружки светловолосая девушка с приветливыми серыми глазами. – Про зеленые рукава!

Рошфор кивнул, скрестил вытянутые ноги и начал перебирать струны. Словно по сигналу, за столом в дальнем конце зала, где сидела компания простолюдинов, по виду коробейников, началась возня. Двое дерущихся выкатились на середину, их тут же разняли. Красный, смущенный и всклокоченный парень, низко кланяясь на ходу, подошел к их столу и подобрал гребень и огниво, что вылетели у него в потасовке.

Желудь проскакал по каменному полу и причалил в складках плаща, что свешивался со стула Рошфора. Граф, снисходительно обозревавший маленькую интермедию, вдруг прижал струны ладонью и поднялся.

– Я давно проклял любовь! – тихо сказал он, склоняясь к уху собеседника. – И ее гнилые плоды.

Взметнулся плащ. Кинув на стол два золотых, граф скользнул к выходу.

Жюссак вздохнул и пошел к стойке, откуда весь вечер улыбалась ему служанка. Мышцы так и заиграли на ее широкой спине, когда девушка пристроила на стойку очередной бочонок. Жюссак помог ей высадить клепку и первым подставил кружку под струю. Но томила его жажда иного рода.

Синие глаза Рошфора неотрывно следили за епископом Люсонским, нервно шагающим из угла в угол. Епископ то сгибал, то опять разворачивал тонкий листок бумаги с предложениями Люиня.

– Шомберг подошел к Лиможу. Это последний шанс, – глухо произнес Арман. Блестящие, словно куньи спинки, усы Рошфора сочувственно дрогнули. Он не успел ничего сказать – на пороге кабинета возникла мадам Гершвиль.

– Ваше преосвященство, ее величество просит вас к себе…

Оставшись один, Рошфор растер в ладони скорлупку от желудя и кинул в огонь. Вспыхнула огненная струйка, отразилась в расширенных зрачках, пока граф прислушивался к удалявшимся шагам епископа.

Спускаясь в покои королевы, Арман погрузился в невеселые думы: «Армия Шомберга в двадцати пяти лье. Герцог Роган, вождь гугенотов, готов поддержать мятеж против короля. Опять гражданская война. Смута. Как в Священной Римской империи – там против императора взбунтовалась Чехия, и конца-краю этому не видать. Вот совершенно сейчас не время для семейных разногласий… Долг матери и королевы…»

В уме он уже заканчивал составлять речь, когда услышал снаружи молодецкий гогот. Выглянув из бойницы, Арман увидел группу всадников во главе с гасконцем в потертом малиновом плаще – он бурно жестикулировал, показывая куда-то вверх. Не желая, чтобы его заметили, Арман отпрянул от щели и продолжил путь вниз, отчего-то чувствуя во рту горечь – словно глотнул снадобья со змеиным ядом.

– Арман, я получила письмо от Люиня. Этот болван предлагает нам выбрать любую провинцию – чтобы я стала там «полновластной хозяйкой», а герцог Эпернон – губернатором. Значит, вот как мой сын ценит свою мать – отослать подальше и никогда не видеть! А он сам будет вести дела с императором Фердинандом! Да Фердинанд его сожрет и не подавится. Арман, вы меня не слышите?

– Я вас прекрасно слышу, ваше величество. Я слышу все, что говорят про вас и герцога Эпернона – и лучше бы мне навеки лишиться слуха!

– Арман…

– Я был глух! И слеп! Но теперь у меня открылись глаза! – королева вздрогнула от удара по столу – Арман рассадил костяшки до крови, но, кажется, даже не заметил этого. Стоя у дальнего края стола, он тяжело дышал и стискивал столешницу.

– Что случилось?

– Вы были с ним в Блуа! – заорал епископ. – Не отрицайте! Он…

– Что он?

– Он же вас… вожделеет! – выпалил Арман, рассаживая о дерево вторую руку. – Что у вас с ним было?!

Мария вспомнила крышу замка Блуа и на миг отвела глаза. Этого оказалось достаточно. Она думала, что Арман бросится на нее – и задушит, что ли. Или влепит пощечину – как когда-то Генрих.

Но вместо этого он вскинул ладони к лицу и разрыдался. Слезы и кровь текли по его рукам.

– Арман… – Мария обнаружила, что сама плачет в три ручья. – Арман, как вы могли этому поверить? Я люблю вас и только вас! Мой епископ…

– Вы… вы можете любить кого хотите… – всхлипывал Арман. – Если вам так угодно… Вы можете даже выйти за него замуж. Я… я просто молю о том, чтобы быть… рядом с вами… В любом качестве…

– Арман! – кинуться на шею и прижаться устами к устам, соленым от слез, оказалось лучшим способом его успокоить. – Прекратите, мой епископ. И дайте мне вас утешить. Нет-нет, сегодня этот стол и так пострадал – давайте все же доберемся до постели.

Приемная королевы бурлила от недоуменных возгласов.

– Каким образом ее величество поменяла решение? – на Тантуччи лица не было. Местные дворяне всецело разделяли его смятение.

– На ее величество просто снизошла благодать, – молитвенно сложил руки Берюль.

– Да подождите вы, святой отец, с благодатью! Нам что же, теперь, возвращаться по домам? А как же война?

– Ее величество исполняет свой долг королевы и матери, – тихо и внушительно произнес казавшийся до этой минуты дремлющим кардинал Ларошфуко. – Возрадуемся же, дети мои.

– Аминь, – ухмыльнулся герцог Д’Эпернон, входя в приемную в окружении многочисленной свиты. – Повоевали – и ладно.

– Отец, я явился к шапочному разбору? – в зал ворвался невысокий тучный усач в лиловой сутане. Его темные глаза возбужденно блестели, а румяные губы под закрученными усами улыбались всем и никому – просто от избытка жизненной силы.

– Судя по всему да, сын мой, – поднял брови Эпернон. – Надеюсь, что шапка вам достанется.

– Луи де Ногаре де Ла Валетт, архиепископ Тулузский, – представил его герцог появившемуся в дверях Арману. – Мой третий сын.

Архиепископ Тулузский закатил глаза: герцог никогда не употреблял слово «младший», хотя законных сыновей после Луи у него не было.

Луи совершенно не походил на отца – ни ростом, ни толщиной, ни мастью, ни общим выражением бурного жизнелюбия.

Зато он очень напоминал своего старшего брата – на миг Арману показалось, что он видит перед собой Анри Ногаре.