Татьяна Яшина - Фаворит Марии Медичи

«Когда это Анри заделался клириком и даже архиепископом?» – промелькнула у него безумная мысль. Младший Ногаре широко ему улыбнулся. Улыбка прогнала наваждение – зубы у Луи были слитные, как подкова, без малейшей щели.

– Отец вызвал меня на подмогу, – Луи Ла Валетт продолжал улыбаться. – Но я вижу, вы прекрасно справились без меня, верно?

Заливает пот… Жара… Июль… Скрип песка под ногами. Удар. Укол! Как трудно бежать по песку… Сердце выпрыгивает из груди. Теминь молод, молод, молод! И в бешенстве – как будто имеет на Анжер больше прав!

Перевод из терции в приму? Староват он для таких фокусов. На войне другое дело – а на дуэли чем проще, тем лучше – выпад, удар! Плечо!

Добить, добить его… Трус! Не убежишь! Сизые башни цитадели – что винные кружки. Пора наполнить их кровью!

Добить Теминя – зачем ты прячешься за свою лошадь, мальчик? Проткнуть тебя вместе с конем – но животное не виновато, что его хозяин – трус! Выпад! Взмах лошадиного хвоста…

Как больно.

Сердце сейчас лопнет.

Я убью тебя, мерзавец! Не уйдешь!

Шея тонкая и скользкая от пота – настоящая шея труса!

Сизые башни Анжера в ярко-голубом небе – круглые, как облако, что заслонило солнце. Когда солнце вновь выглянет – меня уже не будет…

– Как христианина, вас должно порадовать известие, что ваш брат получил перед смертью отпущение грехов, – голос Берюля журчит ручейком, круглое лицо выражает искреннюю скорбь. – Он едва не задушил своего противника, несмотря на смертельную рану в сердце. Я вижу промысел Божий в том, что я случайно проходил мимо цитадели в столь ранний час и даровал вашему брату последнее утешение.

– Лучше бы вы даровали последнее утешение его противнику, – Арман поднимает запавшие глаза. – Теминь дрался нечестно?

– Он дрался, как подобает дворянину, – мнется святоша. – Дуэль есть дуэль. Я никогда не слышал, чтобы удар наносили из-за крупа лошади, отсекая ей хвост, но в поединке позволительно пользоваться всеми подручными средствами.

– Откуда вам столько известно о дуэлях, святой отец? – удивление – пожалуй, единственное чувство кроме скорби, что испытал Арман за три дня после получения горькой вести.

– Меня часто вызывают к умирающим, – опускает глаза Берюль. – В том числе к дуэлянтам – их не меньше, чем жертв болезней, родов или разного рода увечий.

– Будь прокляты дуэли! – шепчут побелевшие губы епископа. Горе обескровило его лицо, словно это ему пробили грудь под крепостной стеной Анжера – города, где Анри дю Плесси получил губернаторство, ранее обещанное сыну маршала Теминя.

– Он уже упокоился на пажитях небесных… Как христианин, я всецело на вашей стороне – дуэли противны Богу, – голубиное воркование Берюля перестало раздражать и, кажется, даже уняло головную боль. Арман начал понимать, почему этот несуразный святоша так нравится королеве-матери.

– Они противны и Богу, и короне, – ворчит Арман. – Протестанты вновь поднимают смуту. Католик и подданный его величества должен сражаться и умирать за короля, в бою! А не на дуэли…

Арману не дали даже погоревать – смерть брата принесла целый рой унизительных хлопот. Когда огласили завещание, оказалось, что Анри дю Плесси оставил все земли, деньги и прочее имущество какой-то крошечной монашеской общине.

– Как наследник рода дю Плесси, он не имел права распоряжаться фамильными землями и замками, – слова отца Жозефа несли долгожданное утешение. – Мне больно говорить это, но ваш брат был не в себе – ссылка в Авиньон, смерть жены и сына пагубно повлияли на его разум. Мы сможем доказать, что завещание вашего брата не имеет силы, так как написано сумасшедшим.

– Мне придется доказывать в суде, что мой брат помешался – чтобы наша семья не пошла по миру! – Арман закрыл лицо руками. – Какая мука…

– Мой дорогой Арман, – в голосе отца Жозефа прозвучала несвойственная ему мягкость. – Я вас не оставлю. Суд пройдет и забудется, а урок вы запомните навсегда.

– Какой урок? – Арману отказала способность понимать капуцина с полуслова.

– Человек, претендующий на власть, не может допустить, чтобы его планы нарушало отсутствие денег. Вы пока еще не на том свете, а на этом. Где судят по одежке. Мода – это, конечно, хорошо, но впредь не пренебрегайте желаниями королевы-матери, когда она захочет вас одарить.

Отец Жозеф не предполагал, что его собеседник покраснеет. В широко раскрытых глазах Армана стояли слезы, а скулы замело розовым.

Но происшествие в замке Кузьер Арман до сих пор не мог вспоминать без содрогания. После подписания в Ангулеме мирного договора между матерью и сыном следовало устроить личную встречу сторон – чего стороны не особенно желали, но требовал протокол. И спокойствие подданных. Встречу пришлось готовить полгода, а последние два месяца – еще и превозмогая боль от потери брата. Трудно было выбрать место встречи: Людовик настаивал на Лувре, а Мария Медичи не хотела ехать в Париж.

В конце концов герцог Монбазон – тесть Люиня – спас положение, предложив для встречи свой замок Кузьер.

Осень еще не тронула ни одного листа в долине Луары, но для старого замка ни капризы природы, ни ее милости не имели значения – он стоял посреди еловой чащи. Зазубренные верхушки елей вгрызались в серое небо, дорога петляла меж черных мохнатых лап – словом, пейзаж был под стать настроению епископа. В таком лесу жить бы людоеду из сказок кормилицы.

Что ж, и людоед сыскался – Арман с мрачным удовлетворением обозрел герб на воротах резиденции. Три четверти щита занимала червлень: две четверти – с золотыми сквозными веретенами Роганов, третья несла золотые цепи Наварры. На четвертой четверти цвели лилии Бурбонов.

А в центре щита извивалась громадная лазурная змея, заглатывающая бледного человечка с воздетыми в страхе руками.

Герцог Роган-Монбазон, крепкий пятидесятилетний усач, давным-давно овдовел, и встречал гостей рука об руку со своей дочерью Мари – уже три года бывшую супругой Люиня.

В глазах главы рода Роганов скромное происхождение Люиня вполне уравновешивалось положением фаворита короля, а прилагавшиеся к этому положению дары стремительно сокращали разницу между богатством тестя и зятя.

У Люиня было еще шесть братьев – и все они обходились казне недешево.

Эта свадьба состоялась, когда епископ Люсонский был в ссылке, так что он никогда не видел дочь герцога Рогана. Но многое слышал о ее красоте.

Слухи оказались правдивы – лицо ее, белое и гладкое, как яичко, поражало даже не тонкостью черт, а тонкостью и многообразием выражаемых чувств. В мельчайших движениях мускулов вокруг рта, бровей и миндалевидных век, казалось, могла отразиться вся гамма человеческих настроений.