Тереза Ромейн - Леди-плутовка [litres]

Его пальцы сжали острые края коробки, сминая тонкий картон.

– Обстоятельства. Мир. Мы встретились случайно и связаны только преступлением. Сначала была смерть твоего мужа, потом – моего брата.

– Но теперь это не все, что нас соединяет, – возразила она.

– Не все. Но достаточно ли этого, чтобы свести нас вместе, если мы живем в разных мирах?

Изабел повелительно вскинула руку:

– Погоди. Существует множество миров, которые могут принадлежать нам обоим. Воксхолл – один из них. И театр – ты живешь в самом сердце театрального квартала. Но туда ходят все.

– Есть некоторая разница, – сухо заметил он, – между ложами, где сидят богатые, и местами на полу для тех, кто покупает апельсины как редкое лакомство.

– Что насчет музыкального салона герцога Ардмора? Там мы были равны.

Он нехотя улыбнулся.

– Или бакалея твоих родителей. Мы прекрасно провели время. Я познакомилась с твоей матерью, что было чудесно, поскольку у меня вообще не было матери.

– С какой целью? – тихо спросил он.

Она знала, что услышит этот вопрос. Но ответа не было. Изабел понимала только, что не хочет закончить их отношения и не видит своей жизни без него.

– Если ты задаешь вопрос, значит, заранее знаешь, каким будет ответ, – выпалила Изабел.

– Но если мы будем вместе, тебе есть что терять. Гораздо больше, чем мне.

– Ты настолько благороден? – горько спросила она.

– Беда в том, леди Изабел, что мне никогда не удается быть настолько благородным.

Она сжала ладонями виски. Почему она пригласила его сюда? Надеялась, что сапоги сделают ужасный день лучше? Но это не волшебные сапоги…

Подобный разговор рано или поздно должен был произойти, даже без игры в партнерство, объединившей их.

– Хочу, чтобы ты был таким, какой есть.

– И все же пыталась превратить меня в совершенно иного человека.

Когда он поставил коробку на кровать, пальцы Изабел похолодели:

– В кого же именно?

– В кого угодно, только не в офицера полиции, защищающего закон. Мне всегда следовало оставаться этим офицером.

– Мне очень жаль, что ты так считаешь.

Она отвернулась, чтобы он не увидел, как ее глаза наполнились слезами, чтобы не узнал, как ее ранит то, что он вычеркнул ее из жизни будто завершенное расследование.

– Значит, ты не можешь простить меня за то, что я попросила твоей помощи в подмене картины?

– Нет. Я не могу простить себя – за то, что оказал эту помощь. И дело не только в том, что для меня нет места в вашей жизни, леди Изабел. Для вас нет места в моей.

Она слышала, как он ушел, но не повернулась, хотя ловила каждый шаг, пока все не стихло. Стук входной двери – и на этом все.

Изабел метнулась к входной двери, чтобы посмотреть ему вслед. Он шел по тротуару, прямой, упрямый и гордый, честный и искренний, правдивый и красивый, дорогой ее сердцу и недосягаемый.

Теперь она точно знала, что любит его.

На постели осталась коробка с шикарными сапогами, сшитыми специально для него. Наверное, их никогда никто не наденет.

Он вполне ясно выразился: это конец. Они расстались и пойдут разными дорогами. Все дело в деньгах. Деньгах и долге. Чувства не имеют ничего общего с их ситуацией.

Но ее сердце болело, как открытая рана.

Она знала, что никогда не попросит его вернуться к ней. А он никогда не предложит.

Каллум поступил так, как считал правильным: оборвал все связи с Изабел, – но почему это казалось ему ошибкой?

Непонятное появление жемчужной броши, подаренные сапоги, таинственная смерть Эндрю Морроу тревожили его.

Да, все это отвлекало его от работы на Боу-стрит.

Но сейчас Каллум находил утешение именно в работе, хотя этого было недостаточно для его сердца, которое жаждало ее зова. Недостаточно для глаз, которые стремились изучить каждую ее черточку. Его кожа хотела ее прикосновений. Уши желали слышать ее голос.

Он попал в беду. Думал, что вовремя спохватился, успел отстраниться прежде, чем желание стало необратимым. Но без Изабел каждый новый день становился безвкуснее предыдущего. А как сын бакалейщика он понимал всю важность вкуса. Это как разница между пресной едой и удовольствием, между существованием и жизнью.

Но жизнь с ней превратится в существование, когда он станет не более чем придатком к светской леди.

Нет, все к лучшему. Он будет работать, работать все больше. И делать добро, пока сердце не перестанет стучать.

День был долгим и утомительным. Каллум исходил множество улиц, и каждый лондонский карманник, казалось, испытывал его терпение. В половине седьмого он пришел к себе с ноющими висками и горевшими в старых сапогах ногами, мечтая только об ужине и долгом отдыхе.

– У вас гость, – весело сообщила миссис Сокетт. – Джентльмен.

Сердце Каллума учащенно забилось, но надежды тут же растаяли. Это не Изабел…

– В гостиной? – устало спросил он и, дождавшись кивка, повернул к комнате, но тут же остановился и выудил из кармана несколько монет: – Не принесете мне ужин из «Кабаньей головы»? Что-нибудь горячее.

– Сейчас принесу.

Она с материнским видом потрепала его по щеке, отставила веник и отправилась в паб.

Хоть подслушивать не будет, и то хорошо. Да и горячий ужин не помешает.

Он открыл дверь, абсолютно безразличный к тому, кто ожидает его в гостиной. Но человек, сидевший в кресле… Нет!

Он сжался и с силой захлопнул дверь, оставшись за порогом.

Сэр Фредерик Чаппл. Этот подлый змей. Этот законченный ублюдок. Сэр Фредерик Чаппл заявился к нему в дом, словно… что? Словно перед ним обязаны извиниться за проведенное в тюрьме время.

Он не посмеет. Каллум вытолкает его пинками и станет наслаждаться каждым мгновением этой сцены.

Он схватился за ручку. Набрал в легкие воздуха. Еще раз. Ладно, сэр Фредерик Чаппл здесь, и либо он будет вести себя прилично, либо его вышвырнут за дверь.

Каллум распахнул дверь и вошел в комнату с таким спокойным видом, словно весь день ожидал прихода гостя.

– Сэр Фредерик! – воскликнул он, отшвырнув шляпу, и взял стул с пыточным орудием в виде спинки, поскольку в удобном кресле уже сидел сэр Фредерик. – Почему вы здесь?

Круглое лицо баронета стало одутловатым, кожа покрылась пятнами: вне всякого сомнения, следствие бессонницы и неумеренного пьянства.

– Мне было не по себе, потому что я уезжаю, не поговорив с вами. Повернул экипаж назад, потом передумал, затем снова повернул назад – и так много раз.

– Как мило с вашей стороны, – буркнул Каллум, складывая руки.

– Я хотел извиниться. За смерть вашего брата. – Глаза сэра Фредерика стали печальными. – Никто не должен был умереть.

При словах «брата» и «умереть» ледяная игла гнева пронзила Каллума.

– Это только слова. Но люди погибли. Я не желаю слышать ваши извинения. Все стараетесь облегчить совесть, но я не могу снять бремя с ваших плеч.