Маргерит Кэй - Обольстительная леди Констанс

Понимала ли она? Абдул-Меджид не показался ей деспотом, жадным до власти. А Кадар? Или на него влияют эмоции?

– Значит, Зейнаб не позволила тебе проявить благородство и во всеуслышание объявить о вашей любви. Должно быть, тебе пришлось очень трудно – нет, это было почти невозможно!

– Констанс, ты делаешь мне слишком много чести, – сдавленным голосом ответил он. – Я хотел бежать. Это было не только крайне наивно и глупо, я вел себя как эгоист и в высшей степени неблагородный человек. Зейнаб открыла мне глаза. Зейнаб убедила меня, что любовь, украденная при таких обстоятельствах, никогда не сможет расцвести.

– Поэтому она задушила ее в зародыше, согласившись стать женой твоего брата.

Она снова позволила чувствам одержать над ней верх. Кадар поморщился:

– Ты не имеешь права ее судить.

– Прошу прощения, – сказала Констанс, думая: давно пора, чтобы кто-нибудь поколебал монумент совершенства Зейнаб. Но как заставить Кадара взглянуть на его богиню другими глазами? Ее блеск давно потускнел… И как убедиться в том, что сама она, осуждая Зейнаб, поступает благородно, а не своекорыстно?

– Значит, Зейнаб вышла за Бутруса. Они были счастливы?

– Не знаю. Я уехал из Маримона сразу же после свадьбы.

Он не был откровенен, подумала Констанс. Должно быть, Кадар прочитал ее мысли, потому что пожал плечами:

– По-моему, брат оставался в неведении об истинных чувствах жены. Нет сомнения, что Зейнаб была порядочной женщиной. Она вышла замуж, полная решимости стать хорошей женой.

– Но ты подозреваешь, что она, возможно, была несчастна. Вот почему ты был так против моей свадьбы, – растрогавшись, проговорила Констанс, – хотя, соглашаясь на замужество, я не была влюблена в другого. Иначе о браке не могло быть и речи!

Слова Констанс подпитывались ее недавно обретенной любовью, Кадар взглянул так, будто снова читал ее мысли. Она не должна так прямо говорить о своих чувствах. К счастью, прочесть ее мысли буквально он все же не мог.

– Как ты можешь быть в том уверена, раз твой опыт любви сводится к детскому увлечению конюхом и коротким флиртом с цирковым акробатом? – упрекнул ее Кадар. – Ты просто не имеешь права судить Зейнаб.

Он был прав. Констанс сгорбилась, как будто из нее выкачали воздух.

– Прости. Ты совершенно прав. Я хотела тебе помочь, а в результате разозлила тебя.

– Я не злюсь, Констанс. – Кадар снова пролистал записную книжку, над бородатой фигуркой поставил вопросительный знак. – Кстати, ты мне действительно помогла, что бы ты ни думала. Наверняка я ничего не знаю, только предполагаю. Однако один человек может внести ясность, и я собираюсь его расспросить.

– Абдул-Меджид…

Кадар захлопнул записную книжку с самым решительным видом и встал.

– Как только с прошлым будет покончено, я смогу сосредоточиться на будущем. А теперь прошу меня извинить, мне нужно разорвать помолвку и пересмотреть свои планы.

Как ни хотелось ему поскорее расспросить отца Зейнаб, опыт научил Кадара не спешить. Он, как находчиво заметила Констанс, человек, который любит все обдумывать и планировать. Взяв ключ от своего планетария, он завел модель и начал наблюдать за движением планет, которые медленно вращались по орбитам вокруг Солнца. Крошечная Луна вращалась вокруг Земли. Его мысли отвлеклись от прошлого к настоящему, на придворного астронома.

Констанс сказала, что скучала по нему. Когда он признался, что тоже скучал по ней, он вовсе не имел в виду их взаимную страсть. Он скучал по общению с ней, хотя во время их последнего разговора он ее не узнавал. Ее мысли и чувства, обычно написанные у нее на лице, стали более сдержанными. И еще. Она словно намекала, что Зейнаб не хватало смелости отстаивать свои убеждения, что Зейнаб недостаточно любила его. А он оказался слишком доверчивым.

Кадар подпер подбородок рукой и нахмурился, глядя, как вращаются планеты, слушая механический скрежет зубцов механизма. Испытал ли он облегчение, поделившись с Констанс? Их разговор определенно затронул такие вопросы, в которых он прежде ни разу не сомневался, и оказалось, что ему очень хочется узнать, как все было на самом деле.

Луна снова остановилась. Он подтолкнул ее мизинцем, отправив в путь вокруг Земли. Аннинган, который гоняется за своей любимой, сказала Кон-станс. Неужели он любил Зейнаб больше, чем она любила его? Неужели он по ошибке принял отсутствие любви за желание поступить благородно? Если бы она бежала с ним, были бы они счастливы? Удалось бы ему достичь в жизни больше или меньше, будь рядом с ним Зейнаб? Она никогда не была сильной, в отличие от Констанс. Зейнаб была нежным и хрупким цветком пустыни. Ее нужно было холить и лелеять. Если бы Зейнаб стала его женой, он не смог бы так прямо стремиться к успеху. Любила ли она его меньше, чем он ее? Еще один болезненный вопрос, однако он просто возбуждал его любопытство. Она умерла, а вместе с ней умерла и любовь, которую они разделяли семь лет назад. Семь лет! Казалось, будто прошла целая жизнь, столько произошло перемен. Если бы он сейчас встретил Зейнаб, что произошло бы? Расцвела бы их любовь с новой силой? Вопрос казался предательским, ответ – изменой, потому что в его голове возник портрет не Зейнаб, а Констанс. Пленительной Констанс, чьего тела он вожделел, чья страсть готова была сравниться с его страстью. Кадар улыбнулся, прощая себя. Сравнивать двух женщин невероятно глупо. Любовь и страсть – два совершенно разных чувства.

Планетарий остановился; Юпитер, как обычно, щелкнул. Только один человек способен ответить на его вопросы. Можно ли надеяться, что он скажет правду, или царедворец Абдул-Меджид поведает только то, что Кадар, по его мнению, хочет услышать?

В первые дни после того, как он покинул Маримон, он был очень несчастен. Немного презирая себя в юности, Кадар стал вспоминать, как находил извращенное утешение в том, что так же несчастна была и Зейнаб. У него вошло в привычку думать о том, как они оба страдают от разбитого сердца и разбитых иллюзий. Но, по правде говоря, стоило ему напрячь память и спросить свою совесть, он понимал, что тоска первых месяцев была недолгой. Сердечная боль притупилась, осталась лишь стальная решимость больше не страдать.

А Зейнаб? Часто ли он думал о Зейнаб? Не о любви, которую он потерял, а о принцессе, о чужой жене, о женщине, которая начала новую жизнь после его отъезда? Суровая правда заключалась в том, что он вовсе не думал о ней и не пытался представить, как проходит ее жизнь. Была ли она довольна Бутрусом? Сделала ли она брата счастливым или они оба страдали от отсутствия детей? Знал это только Абдул-Меджид. Настало время все выяснить, потому что Констанс права – снова права! Он сокрушенно улыбнулся. Какой бы ни была правда, настало время ему столкнуться с ней, а затем оставить позади.