Маргерит Кэй - Обольстительная леди Констанс

– А я нижайше благодарю вас за ваше милостивое понимание, ваше величество, и прошу у вас прощения.

– Дело сделано, и больше я о нем говорить не хочу. – Кадар усмехнулся. – Значение имеет будущее. Вы составите необходимые бумаги, в которых изложите условия нашего предложения Нессаре?

– Я сделаю не только это. Я лично доставлю бумаги и добьюсь их согласия, ваше величество. После этого, думаю, мне лучше всего будет подать в отставку со своего поста. Вам нужен человек помоложе, человек, которого вы выберете сами, – вот кто станет вашим главным советником. А я… Если у вас есть сад и библиотека, – Абдул-Меджид указал на уставленные книгами полки, – у вас есть все, что нужно.

– Только дочь не будет разделять вашу радость, – с грустью произнес Кадар.

– Она разделяет мою радость, ваше величество. Она по-прежнему здесь, со мной – каждый день в моем сердце.

Констанс провела ночь как обычно: рисовала карты звездного неба. Но в тот раз небо не приковывало внимания. Ее мысли то и дело отклонялись от созвездий. Она думала о решении Кадара узнать правду о собственном прошлом. Поговорил ли он с Абдул-Меджидом? Неужели теперь он ее избегает, потому что встреча прошла неудачно, ничего не изменила – или, наоборот, изменила слишком многое? Или никакой беседы не получилось? Может быть, он передумал. Возможно, так лучше всего.

Наконец, с рассветом, терпение у нее лопнуло. Быстро переодевшись в костюм для верховой езды, Констанс оседлала свою красивую кобылу и направилась на берег моря.

Кадара она нашла на пляже недалеко от порта. Было очевидно, что и он не спал всю ночь. Сердце у нее заболело, когда она увидела его. И руки болели тоже – ведь им нельзя было обнять любимого, и губы тоже, ведь им нельзя было сказать что-нибудь, чтобы исправить положение.

– Я беспокоилась, – сказала она. – Прости, я знаю, если бы ты хотел со мной поговорить, ты сам нашел бы меня, но… мне оставить тебя наедине с твоими мыслями?

Он покачал головой и похлопал ладонью по песку рядом с собой:

– Я устал от одиноких раздумий. Твое общество меня порадует.

Испытав огромное облегчение – ведь Констанс не была уверена в том, что сможет его покинуть, – она привязала лошадь рядом с конем Кадара и села рядом.

После паузы, что показалась вечностью, Кадар повернулся к ней.

– Бутрус неподдельно обрадовался, когда я вернулся в Маримон. Он был таким жизнерадостным, так ликовал оттого, что я вернулся домой, он предвкушал будущее с молодой женой – и возможно, с сыном и наследником. Благодарю звезды, что он так и не узнал о чувствах, которые соединяли меня и Зейнаб. Точнее, – поморщившись, добавил он, – о тех чувствах, которые существовали в моем воображении.

В его глазах были печаль, сожаление, но удивительно, что Констанс разглядела нечто сродни потрясению. Сердце у нее готово было выпрыгнуть из груди от страха, что она скажет что-нибудь не так и он снова замкнется. Поэтому она молча сжала его руку.

– Твои вопросы поколебали мою уверенность, – заговорил он. – Когда вчера я увидел Абдул-Меджида, я был готов услышать немного другую версию событий. Но то, что он мне рассказал… Я точно передам тебе его слова.

Констанс слушала его пересказ беседы, попеременно испытывая возмущение, жалость и горе; она изо всех сил старалась не показывать, какие чувства ее обуревают.

– Ах, Кадар, я совсем не удивлена, что тебе нужно было побыть одному, – заметила она, когда он замолчал. – Должно быть, тебе казалось, будто твой мир перевернулся с ног на голову.

– Ты так подумала? Как ни странно, я почувствовал нечто прямо противоположное: как будто все встало с головы на ноги, – ответил он усмехнувшись. – Я глубоко сожалею о том времени, какое мог бы провести с Бутрусом, я сожалею о семи годах моей добровольной ссылки, но больше почти ни о чем не жалею.

– Потому что ты потратил те годы не напрасно? – робко спросила она.

Он поцеловал ей руку. Его губы были холодными.

– Умная Констанс. Да, потому что они сделали меня тем, кем я являюсь сейчас, и потому, что они подготовили меня к тем трудностям, с какими столкнется правитель, каким я хочу стать. Но я вовсе не хочу сказать, будто считаю, что Абдул-Меджид оказал мне услугу.

– Совсем наоборот, – возмущенно ответила она. – Одно дело понимать, что им двигало, и совсем другое – поддерживать его мотивы.

– Постоянная Констанс. – Кадар задумчиво смотрел в море. – Я могу на тебя положиться: ты всегда будешь на моей стороне.

– Да, Кадар, так и есть. – Хотя она не слишком долго будет на его стороне. Ее любовь к нему была настолько огромной, что ей казалось, что сердце уже не вмещает ее, и на долю секунды она даже не пыталась скрыть чувства.

– Да. – Кадар нагнулся к ней. Коснулся ее щеки. – Самое удивительное, – весело и зло сказал он, – что Абдул-Меджид действительно, как он утверждает, сначала и прежде всего отец. Очень любящий отец, хотя не уверен, что он понимал свою дочь так хорошо, как ему кажется. Зейнаб без труда могла сказать Абдул-Меджиду то, что тот хотел услышать, как говорила мне то, что хотел услышать я… и, несомненно, своему мужу тоже.

Кадар досадливо вздохнул.

– Может быть, я несправедлив? – Ответа он не ждал. – Может быть, и мои помыслы не были так чисты, как мне казалось? Я любил ее. Точнее, мне казалось, что это любовь, но не усиливало ли чувство его запретность?

Тон его был вопросительным, как будто он обсуждал не личную драму, а судебное дело.

– Что же такого сказал Абдул-Меджид? Что привело тебя к подобному выводу? – спросила Констанс.

– Он не сказал ничего особенного. Если хочешь знать, к подобному выводу меня привела ты, – ответил он, поворачиваясь к ней лицом. – Видишь ли, я без труда мог сдерживать свою страсть к Зейнаб, однако мне необычайно трудно сдерживать мою страсть к тебе.

Сердце у нее забилось чаще. Как отнестись к подобному откровению? Боже правый, не стоит слишком на многое надеяться. Для нее страсть – выражение любви, но для Кадара… нет, она не должна придавать его словам слишком большого значения.

– Страсть – еще не любовь, – сказала она довольно неуклюже, потому что ей очень хотелось, чтобы он ей возразил.

– Да, страсть – не любовь, – согласился Кадар, сам того не желая, вонзив кинжал ей в сердце. – Хватит об этом! – сказал он, вставая. – Продолжение не только бессмысленно, но и разрушительно. Зейнаб нет, и с ней умерла возможность узнать что-то наверняка.

Он протянул руку, помогая ей подняться.

– В глубине души я испытал облегчение, услышав рассказ Абдул-Меджида. Благодаря его вмешательству мне легче было покинуть Маримон, расширить свои горизонты. Я стал тем, кем стал. В конце концов, Бутрус остался в блаженном неведении, а Зейнаб… что ж, могу лишь надеяться, что она была довольна своим выбором. Констанс, моя история не трагична. Истинная трагедия заключается в безвременной смерти и брата, и его жены. Для меня важно смириться с последствиями и стать хозяином своей судьбы.