Тимери Мурари - Арджуманд. Великая история великой любви

Гопи улыбнулся, вспомнив, как радовался отец, как гордился своим произведением. После смерти матери отец стал мягче, часто впадал в задумчивость, будто общался с другим миром.

В один из дней они вчетвером совершили паломничество в маленький храм, чтобы принести жертву благодарения. Немногие люди, присутствовавшие на богослужении вместе с ними, держались настороженно, подозрительно: хотя храм был совсем невелик и располагался в уединенном месте, в последнее время молиться в нем стало небезопасно. Дурга стояла здесь же, украшенная шафраном и кункумом, шелковыми тканями, золотыми цепочками и драгоценными камнями. Они принесли плоды и цветы, их жертву благословили.

После обряда они шли назад, вид у Мурти был умиротворенный.

— Теперь мы вернемся к себе в деревню, — объявил он. — Ваша мать очень скучала о доме. Если бы она могла быть с нами… Но сначала нужно взглянуть на нашу джали . Мне хочется посмотреть, как ее установят, как падает на нее свет, играют ли краски.

Когда пришел час, они завернули джали в мешковину и с величайшей осторожностью уложили на повозку, а потом смотрели вслед, пока повозка не скрылась из виду, затерявшись в толчее на дороге. Отец сразу стал меньше ростом, будто часть его самого увезли. Джали стоила ему семнадцати лет жизни, он вложил в нее все свое мастерство, всю душу…

— Когда ее установят, — повторил он, — мы пойдем и посмотрим.

Они уже готовились к долгому пути домой. Им предстояло трудное и утомительное путешествие, но Мурти был преисполнен решимости. Раздав соседям и распродав то, от чего решено было избавиться, и уложив то, что следовало взять с собой — украшения Ситы (будущее приданое Савитри), инструменты, небольшой кожаный кошелек с рупиями, — они отправились в Тадж-Махал.

Группу солдат, охранявших гробницу, они увидели издали, но никак не ожидали, что те их остановят:

— Куда направляетесь?

— Хотим войти. Посмотреть.

Солдаты оглядели Мурти, его сыновей и дочь. Сомнений не было: лица, одежда, манеры — все говорило о том, кто эти люди.

— Вам туда нельзя.

Мурти был потрясен:

— Как это? Почему?

— Вы индуисты. Не позволено. А теперь идите отсюда.

— Да, я индуист. И что в этом дурного? — спросил Мурти. — Я семнадцать лет работал на этой гробнице, и ни разу никто не спросил, индуист ли я. Я вырезал джали , которая теперь окружает саркофаг. Я хочу лишь взглянуть на свою работу, и ничего больше. После этого я уйду с миром.

— Тебе нельзя входить внутрь. Можешь посмотреть отсюда.

— Я хочу только посмотреть на джали . Свет…

— Я же говорю: войти внутрь тебе нельзя. Индуистам запрещено входить.

Мурти как прирос к месту. Он был упрямцем, но что поделаешь — перед ним стояли представители власти. Солдаты, преграждавшие путь, не угрожали, но явно были раздражены тем, что этот глупец упорствует. Гопи тронул отца за локоть, но тот сердито оттолкнул его руку. Мастер застыл, вперив взгляд в мраморную стену, словно пытался увидеть что-то сквозь нее.

Только когда стало темнеть и на гробницу легла туманная розоватая дымка, он разрешил наконец увести себя. Мурти как-то сразу постарел, сгорбился, на лице проступили глубокие морщины. По пути ему пришлось опираться на сыновей, дочь шла позади. О дороге домой, в Гунтур, было забыто. Мастер лежал в хижине на земляном полу и не двигался. Мысли были прикованы к куску мрамора — он подарил ему жизнь и теперь не мог почувствовать себя свободным, пока не взглянет на него.

Гопи пошел к Исе. Во дворце, в пышных покоях дяди, он сидел и думал, как не похожи братья. Наверное, на облик Исы повлияло его высокое положение. Лицо у дяди было полнее, тело крепче, держался он увереннее.

— Отец умирает.

— Я пришлю хакима.

— Не надо. Хаким не поможет. Только ты можешь помочь. Он мечтает хоть краем глаза взглянуть на джали, а его не пускают. Скажи, не можешь ли ты попросить падишаха, чтобы разрешил войти? Пожалуйста…

Иса смотрел вниз, на реку, на Тадж-Махал. Белый камень сверкал на полуденном солнце, подчеркивая одиночество гробницы. Совершенная красота Тадж-Махала нуждалась в спутнике, друге, но в подлунном мире такого не существовало. Иса много размышлял о гробнице: в ней чувствовалась жизнь. Он воображал, как, вздыхая, поднимаются и опадают тяжелые камни. Совершенная в несовершенном мире… Возможно, однажды ее спутником станет гробница Шах-Джахана, зеркальное отражение черного цвета. Но почему он хочет сделать ее черной, ведь черный — цвет зла? Наверное, желает вечно напоминать миру о своей вине. Его гробница тоже будет вечной, как и Тадж-Махал, но станет саваном, а не шелковой вуалью невесты. Даже воды не отразят черноту. Таким будет наказание, которое он решил наложить на себя сам, — навсегда оставаться во мгле, страдать и каяться под покровом тьмы. Шах-Джахан хотел, чтобы мир узнал: он погубил единственного человека, которого когда-либо любил.

Могли ли их жизни сложиться по-другому? Иса искал ответ и не находил. Любить меньше означало бы для них не любить . Любовь не подогнать, не разделить на порции, как еду или воду, не отмерить так, чтобы поток не лился через край. Могла ли любовь, чрезмерная любовь, погасить искру самой жизни?

— Твой брат умирает оттого, что у него разбито сердце, — нарушил молчание Гопи.

— От этой хвори у меня нет лекарства. Что я могу?

— У тебя есть власть казнить людей, и ты не можешь спасти брата?

— Власть? Что ты знаешь о власти? Ты полагаешь, если он — Великий Могол, то его власть безгранична? Нет, она ограничена, ведь он — всего лишь человек. Он волен отнять жизнь, но не подарить ее, может изменить течение рек, но не в силах сотворить и каплю воды. Он может возвысить, сделать вельможей, но не сумеет наделить благородством. Он может притворяться божеством, но он не бог. Если бы он был богом, то смог бы вдохнуть жизнь в мертвую, и тогда не пришлось бы строить гробницу. Нет у него и власти менять законы богов или оспаривать их. Мы индуисты, нам нельзя туда входить.

— Даже тебе? — Гопи отшатнулся, изумленный.

Иса не ответил.

Мурти слабел, чах, и наконец пришел его час. Смерть высекла свои метины на его лице. Она обращалась с ним так, как он обращался с мрамором: заострила черты, придала четкую форму телу, создала… куклу из костей, плоти, застывшей крови и остановившегося сердца.

Иса с племянниками шел к гату. Он наблюдал, как Гопи зажигает костер, повторяя за жрецом слова молитвы. Брат усох, затерялся в цветах. Поднявшиеся языки пламени вцепились в ткань, плоть… Племянники сидели на корточках, не отрывая глаз от огня, ждали, пока отец поднимется в небо с клубами дыма.

— Теперь вы вернетесь в деревню? — спросил Иса у Гопи.