Гисперт Хаафс - Возлюбленная Пилата

— Но мы пришли не попрошайничать, — добавил Нубо. — Мы кое-что предлагаем.

— Предлагать лучше, чем попрошайничать. — Бошмун почесал затылок. — Попробую угадать. Последнюю часть пути к Пилату вы собираетесь проделать пешком, а своих верблюдов продать мне?

— Да, — сказал Мелеагр. — И попросить тебя быть начеку и прислушиваться, когда кто-нибудь будет рассказывать об арабских князьях-разбойниках и плененных торговцах.

Бошмун снял свою островерхую шапку, посмотрел на нее, будто это была священная фигурка бога, и снова надел. Потом он многозначительно потеребил мочку уха.

— Как бы я выжил без ушей? Открытых ушей, которые далеко слышат? Хозяева храма не терпят присутствия чужеземных торговцев в городе, но желают иметь их товары. Поскольку я нахожусь за чертой города, мне приходится хорошо и далеко слышать, чтобы улавливать шепот спроса. Так же, как и далекий топот тех, кто несет бремя предложения и не знает, где и кому продать свои товары.

Торговец замолчал и наморщил лоб. После небольшой паузы он вздохнул.

— Так вот. Мы не будем торговаться. Ваши животные… У меня нет большой потребности в ездовых верблюдах, но я заплачу вам за них как за хороших вьючных верблюдов. И даже немного больше, потому что речь идет о моем старом друге Деметрии. Несколько лет назад он мне помог, когда я собрался организовать этот перевалочный пункт и у меня не было необходимых средств. Было бы непорядочно ничего не сделать для него и его людей.

Клеопатра хмыкнула.

— Глядя на тебя, не скажешь, что ты еще веришь в порядочность в этом мире, — сказала она.

— Умная женщина. — Бошмун опять подмигнул ей. — Поэтому я возьму у вас, если хотите, ваших истощавших ездовых верблюдов по цене упитанных вьючных. Разница между тем, что теряете вы, и тем, что приобретаю я, огромна. Без моих денег вы бы голодали, а я без ваших верблюдов мог бы ехать и дальше.

— Мы в твоей власти, — скромно произнес Мелеагр.

— Но учти, — добавил Леонид, — что времена могут измениться.

— Это соображение повлияет на цену. А что касается Деметрия… — Бошмун потер нос. — Ходят кое-какие слухи.

— Про Деметрия? — Мелеагр придвинулся к торговцу. — Так быстро?

— Да нет. Про властителей мира и про одного князя-разбойника в пустыне.

— В пустыне есть много князей-разбойников, — заметила Клеопатра. Она почувствовала, что ее сердце заколотилось сильнее, и разозлилась на себя, потому что не видела для этого никакой причины. — Ты имеешь в виду, что Деметрий может находиться у каждого из них?

— Деметрий один. Поэтому он может быть только у одного из этих князей. Я лишь хотел сказать, что если римляне что-то затевают, то они о многом знают. И река этих знаний может принести другие сообщения и слухи. Нужно найти кого-нибудь, кто может пролить свет на эту ситуацию.

— Где его следует искать? — спросил Мелеагр.

— Я хотел бы над этим немного поразмыслить. Пусть один из вас подойдет ко мне, скажем так, через три дня. К этому времени я попробую что-нибудь разузнать. — Он встал. — Ну а теперь давайте посмотрим ваших верблюдов. Люблю рассматривать верблюдов. Особенно тех, которые скоро будут принадлежать мне.

Клеопатра еще какое-то время продолжала сидеть, после того как остальные поднялись с табуретов и вышли вместе с Бошмуном. Торговаться и продавать верблюдов не входило в ее обязанности. Это могли сделать Мелеагр и Леонид. Она попыталась привести свои мысли в порядок, а думать в пустом шатре было намного легче, чем среди людей и верблюдов.

Пилат, Бошмун, Деметрий… Эти трое, в той или иной последовательности. Прокуратор, представитель императора, защитник интересов империи и римских законов. В том числе и римских законов о браке. Финикиец, который занимается своими делами за пределами священного города, торгуя всем чем угодно и со всеми подряд. Торговец, приличный и, следовательно, беспомощный человек, оказавшийся во власти арабского князя. А среди них, за ними, рядом с ними… нет, если быть честной, то перед ними Клеопатра и ее судьба.

А потому какое ей дело до законов империи, до дел финикийца, до выживания Деметрия? Ей нужна была помощь от Пилата. Может быть, письмо, совет, поддержка при попытке вернуть свое утраченное имение в Египте. Если рядом с ним находится добропорядочная супруга, то Клеопатре нельзя напоминать ему о сладостных ночах в Александрии. У нее нет возможности обратиться к прокуратору как к человеку. Остается только просьба подданной к могущественному представителю императора о помощи восстановить справедливость.

Деметрий… Ах да, Деметрий. Наверное, было бы неплохо побыть с ним вдвоем при других обстоятельствах, в покоях, расположенных недалеко от бань и кухонь, без верблюдов, песка и всего остального. Она бы попыталась поставить в известность определенных людей в Риме, как только она будет в состоянии это сделать. Но возможно, ее порывы излишни. Его собственные люди, торговцы и их разведывательная сеть должны о нем позаботиться.

Только сейчас она вдруг вспомнила о Глауке и сразу решила не думать больше о ней, потому что почти не знала эту женщину. И разве госпожа, оставшаяся без средств к существованию, должна заботиться об отсутствующей служанке, которая ей больше не служит?

Оставался финикиец. Эллины и финикийцы всегда плохо переносили друг друга. Клеопатра подумала, что ее антипатия к Бошмуну тоже связана с наследственностью. Возможно, кровь воинственных македонских князей в ее жилах пробуждала в ней ненависть и презрение к этому толстому торговцу, и она была бессильна что-либо изменить. Или хотела быть бессильной. Она считала неопрятного Бошмуна с его масляными глазками и ласковыми словами, за которыми скрывались жесткость и холодность, просто отвратительным. И как человек, и как мужчина он вызывал в ней отвращение. Клеопатра была уверена, что торговец заплатит за верблюдов не больше чем пятую часть их стоимости. Она скорее согласилась бы стать служанкой арабского разбойника, чем этой жабы.

Клеопатра вздрогнула. В шатер вошла стройная рабыня, чтобы забрать посуду и остатки хлеба. «Она красива, — подумала Клеопатра. — Судя по чертам лица и по оттенку кожи, эта женщина, наверное, гречанка». Клеопатре стало жаль ее. Не потому, что она рабыня. Рабов хватало везде, как и ремесленников, воинов, торговцев и князей. Но быть рабыней этого страшилища…

Очевидно, Клеопатра на этот раз не сумела скрыть своих чувств. Рабыня что-то поняла по выражению ее лица или по глазам. Потянувшись за пустым кувшином, она улыбнулась и сказала вполголоса:

— Не беспокойся. Он хороший хозяин. И днем, и ночью. Он меня никогда не бьет.

Клеопатра испугалась, что позволила незнакомой женщине прочитать свои мысли, и с легким удивлением почувствовала, что краснеет. Она не могла вспомнить, когда это случилось с ней в последний раз. Откашлявшись, она спросила: