Гисперт Хаафс - Возлюбленная Пилата

Клеопатра закрыла глаза. Она вспомнила взгляд. Взгляд человека, который хочет умереть.

— Каким образом? — спросила она слабым голосом.

— Пилат задал ему вопрос, скорее в шутку: «Ты царь евреев?» На это Йегошуа ответил: «Это сказал ты». Пилат спрашивает дальше, как предусмотрено законом: «Имя, происхождение…» и так далее.

— И что дальше?

Колумелла пожал плечами.

— А дальше ничего. Йегошуа больше ничего не сказал. Ни одного слова.

— Совсем ничего? — Клеопатра не узнала своего голоса. Как и все образованные жители империи, она знала, что означало это молчание. Она посмотрела в сторону, как будто в кустарнике у края дороги можно было найти утешение. «Утешительные розы, — подумала она. — И неутешительные шипы».

— Прокуратор представляет императора, — сказал Колумелла. — Кто не отвечает императору, тот совершает страшное преступление, а именно… — Он подыскивал подходящее греческое слово и, очевидно не найдя его, использовал латинское понятие: — Contumacia. Ты понимаешь?

— Строптивость, — ответила она. — Непослушание. Неповиновение.

— Спасибо за подсказку. Неповиновение Августу, которого представляет прокуратор, карается бичеванием и последующим распятием на кресте. Если бы он хоть что-нибудь сказал!

— И что теперь? — произнесла она почти беззвучно.

— Теперь он несет перекладину к месту казни, туда, где стоят столбы для крестов. Скоро все будет кончено. — Он бросил взгляд на небо, на солнце. — Скоро произойдет еще кое-что.

— Что же?

— Наш математик, Астианас, рассчитал, что сегодня около полудня или чуть позже произойдет солнечное затмение. Смотри, видишь? — Он подмигнул и посмотрел на небо, где как раз диск луны начал надвигаться на солнце.

Клеопатра подумала, что полумрак, на короткое время спустившийся на землю, хорошо подходит к ее мрачному настроению. Вдруг ее лошадь споткнулась. И не только ее.

— Что это было? — обеспокоенно спросил Колумелла. — Подземный толчок? А… Вот уже и светлеет.

— Господин, почему люди делают это? Почему некоторые люди хотят умереть?

Из уст Колумеллы вырвался неприятный смех.

— Существует много причин. Некоторые надеются достичь таким образом чего-нибудь, чего они никогда не достигли бы при жизни. Может быть, другие будут ими восхищаться или завидовать им. Некоторые умирают, отстаивая закон или принцип, который для них более свят, чем их собственная жизнь. Есть люди, которые умирают, чтобы быстрее попасть в потустороннюю жизнь. Это глупо, потому что никто не знает, что нас там ожидает. И не забывай: через пару дней несколько тысяч человек будут готовы умереть в бою, потому что двое других прикажут им это сделать.

— А что это за люди, которые прикажут?

— Бельхадад, — сказал Колумелла. — И я. Или император. Но в этом случае это одно и то же. — Он вздохнул. — Давай поговорим о чем-нибудь другом, слышишь? Очень грустно, когда хороший человек просто так хочет умереть. И печально, когда умирает праведник. Но все мы рано или поздно должны умереть, и эта смерть Йегошуа не имеет особого значения. Ни для нас, ни для государства. — Он хмыкнул. — Разве что для веры или суеверия здешних людей. Об этом уж позаботится Кайафа. Давай поговорим о более важных вещах. Например, об Ао Хидисе.

Четыре дня спустя, после долгой изнурительной езды, они незадолго до захода солнца добрались до места.

— Здесь нас вроде бы должны ждать остальные, — неуверенно произнес Колумелла. Он подозвал к себе одного из младших офицеров. — Мне кажется, я тебе уже вчера говорил, что мы слишком далеко заехали на восток. Скажи, мы попали в нужное место? Хотя бы приблизительно?

— Я… — начал тот и замолчал.

Потом он поднял руку и показал вперед.

Несколько сотен всадников спускались в долину с обрывистых склонов близлежащего холма.

Эллины защищались храбро, но у них не было шансов выиграть бой. В живых остались только трое воинов, Колумелла и Клеопатра. Их окружили всадники, направив на них острия копий. Лица врагов были закрыты покрывалами.

— Готовься к смерти, — сдавленно сказал Колумелла. — Может быть, ты сейчас получишь более вразумительные ответы на свои вопросы.

— Колумелла, советник прокуратора Иудеи и Самарии? — спросил один из окруживших их воинов. — И княгиня Клеопатра, не так ли? — Он поднял покрывало с лица, закинул его за голову, и Клеопатра увидела, что это тот самый араб, который захватил в плен Деметрия, Глауку и Рави.

— Вы поедете с нами, — сказал он. — Остальных убейте.

У Деметрия было ощущение нереальности происходящего. Сады и поля посреди пустыни. Длинная долина-оазис, превращенная в город. Люди, с равнодушием ожидающие нападения римлян. Князь, который не показывается. Пленница, снискавшая расположение предводителя личной охраны князя. Римлянин, либо предавший собственных людей, либо придумавший запутанную двойную игру. Пленники, которым угрожали пытками, чтобы выведать у них что-нибудь, и до которых теперь, кажется, никому нет дела… И старый индиец, оказавшийся вместе с греком в арабском оазисе и желающий как можно больше узнать о Риме.

— Зачем тебе это? Зачем здесь и сейчас?

Рави посмотрел на песчинки на своей ладони.

— Затем, — упрямо настаивал он.

— Это связано с твоей рукой? С песком?

— Мы песчинки. Ты и я. Маленькая рука подняла нас, рука Бельхадада и его людей. Скоро они, являющиеся, собственно, тоже лишь песчинками, окажутся в другой руке, руке Рима. А Рим, более крупная песчинка, находится в руках богов. О них я знаю немного. В юности я поклонялся индийским богам, а позже не поклонялся вообще никаким. Арабские боги меня особенно не привлекали, а о римских я почти ничего не слышал. Я песчинка. А та, которая разделила со мной жизнь, превратилась в пепел. И исчезла. Руку, в которой я нахожусь, я знаю. Немного. Теперь я хотел бы узнать побольше о более крупной руке, которая нас скоро схватит и, возможно, сотрет в пыль.

Деметрий некоторое время молчал.

— Нелегкие мысли, — тихо произнес он. — Я не знаю, прав ли ты насчет руки Рима. Я и сейчас не могу представить себе, как они собираются захватить Ао Хидис. И смогут ли они это сделать. Я думаю, они будут разбиты. Поэтому… нет особого смысла рассуждать о руке Рима. Как говорят финикийцы, «Не чеши там, где пока не чешется».

— А у меня чешется. — Рави улыбнулся. — Расскажи мне о Риме.

— О чем ты хочешь узнать? О городе, об обычаях, о зданиях, о людях? Или об истории?

— Обо всем. Я встречал нескольких римлян, воинов и торговцев. Без сомнения, они хорошие воины и преуспевающие торговцы. Но в общем… они показались мне заносчивыми. Заносчивыми, не имеющими ни малейшего представления о нравах и обычаях других народов и не стремящимися приобрести какие-то знания. Если это не касается повседневной жизни и торговли.